А как же тогда, интересуюсь я со всей возможной деликатностью, объяснить, что и среди маи-маи есть убитые и раненые?

— Если кто-то из наших воинов повержен, значит, он был вором, или насильником, или не соблюдал наших обрядов, или таил дурные мысли о своем товарище, когда шел в бой. Убитые маи-маи — это грешники. Их нашим колдунам позволено хоронить без ритуала.

А баньямуленге? Как на них смотрит полковник в нынешней политической ситуации?

— Если они развяжут новую войну, мы будем их убивать.

Однако, выражая ненависть к столичному правительству, полковник даже не догадывается, что практически повторяет слова своего кровного врага Томаса, прозвучавшие прошлым вечером:

— Эти salauds[50] из Киншасы ни во что не ставят маи-маи. Забыли, как мы сражались за них, спасали их жирные задницы. Они нам не платят, они нас не слушают. И пока мы солдаты, нам запрещено голосовать. Уж лучше мы вернемся обратно в буш. Кстати, сколько стоит компьютер?

* * *

Нам пора ехать в аэропорт Букаву, ведь именно там разворачивается действие в финале моего романа. За последнюю неделю мы пару раз наблюдали в городе массовые беспорядки и изредка слышали стрельбу. Комендантский час пока не отменили. Дорога до аэродрома принадлежала маи-маи, но Джейсон сказал, она безопасна — видно, договорился с полковником, чтоб нас не трогали. Уже перед самым отъездом мы узнали, что демонстранты — и комендантский час им нипочем — перекрыли центр города баррикадами из горящих покрышек. Оказалось, какой-то мужчина, чтоб оплатить операцию для жены, заложил свой дом за четыреста долларов, а солдаты армии Киншасы, которым не выплачивают денег, прослышали об этом, ворвались в дом, мужчину убили, четыреста долларов украли. Разъяренные соседи схватили солдат и где-то заперли, но их товарищи выслали на выручку подкрепление. Застрелили пятнадцатилетнюю девочку, и тогда начались беспорядки.

После головокружительной гонки по кривым закоулкам мы выбрались на дорогу до Гомы и поехали на север вдоль западного берега озера Киву. Недавно на аэродроме был нешуточный бой. Его захватили руандийские ополченцы и удерживали несколько месяцев, пока их не выбили. Сейчас аэропорт охраняли совместно индийские и уругвайские миротворческие отряды ООН. Уругвайцы угощали нас роскошным обедом и уговаривали поскорее приехать снова, чтобы вместе закатить настоящую вечеринку.

— А если руандийцы вернутся, — спросил я нашего хозяина-уругвайца, — что будете делать?

— Vamos, — ответил он по-испански недолго думая: выгоним вон.

По правде говоря, я хотел выяснить, что будет делать он и его товарищи, если в аэропорту ни с того ни с сего приземлится самолет с шайкой вооруженных до зубов белых наемников на борту, как случилось в моем романе. Излагать свои гипотезы в открытую мне неловко, но я уверен: если бы даже мой собеседник знал, что меня интересует в действительности, он ответил бы то же самое.

Осмотрев летное поле, мы отправились обратно в город. Красную глину на дороге размыло бурным тропическим ливнем. Мы спустились с холма и увидели стремительно наполняющееся водой озеро, на месте которого всего несколько часов назад была автостоянка. Мужчина в черном костюме стоял на крыше тонущего автомобиля, махал рукой, призывая на помощь, и похоже, очень забавлял толпу зевак, потому что она быстро разрасталась. Появление нашего джипа с двумя белыми мужчинами и одной белой женщиной развеселило всех еще больше. Мигом подскочили мальчишки и принялись раскачивать нас из стороны в сторону. Они делали это с таким энтузиазмом, что, наверное, опрокинули бы машину в озеро, но тут Джейсон выскочил, заговорил с ними на их языке, рассмешил и таким образом утихомирил.

Микеле это происшествие показалось столь заурядным, что она его даже не запомнила. Зато я запомнил.

* * *

Последнее и самое яркое воспоминание о Букаву — дискотека. В моем романе владеет ею наследник богача-коммерсанта из Восточного Конго, получивший образование во Франции и в конце концов спасший моего Сальво. Он тоже в известном смысле военачальник, а сила, которая за ним стоит, — это молодые интеллектуалы и бизнесмены Букаву, и вот они, тут как тут.

Комендантский час, и город будто вымер. Идет дождь. Не помню, чтобы над входом мигали вывески, чтобы нас досматривали мускулистые охранники, помню только несколько крохотных кинозалов «Эссольдо», исчезающих во тьме, и слабо освещенную каменную лестницу с веревочными перилами, уходящую вниз. Спускаемся на ощупь. Окунаемся в волны музыки и вспышки света. «Джейсон!» — кричат вокруг, и Джейсон тонет в море приветствующих его черных рук.

Я слышал, что конголезцы умеют веселиться как никто другой, и наконец увидел, как они веселятся. В стороне от танцпола играют на бильярде, я присоединяюсь к зрителям. Каждый удар сопровождается напряженным молчанием собравшихся вокруг стола. Наконец забит последний шар. С радостными возгласами победителя хватают на руки и проносят по залу, как триумфатора. У бара болтают и смеются красивые девушки. Слушаю, как за нашим столом кто-то рассуждает о Вольтере, а может, о Прусте, не помню. Микела вежливо отшивает какого-то пьяного. А Джейсон уже на танцполе, с другими мужчинами. На прощание я скажу ему:

— Живется в Конго несладко, но унылых прохожих на улицах Букаву меньше, чем в Нью-Йорке.

* * *

Надеюсь, я вставил эту фразу в роман — давно уже его не перечитывал. После Восточного Конго на «полях смерти» я больше не бывал. Передает ли роман мои впечатления сполна? Конечно, нет. Но урок, преподанный мне Конго, был захватывающим.

Вспоминая нашу первую встречу с Мартином Риттом — заслуженным американским кинорежиссером, который снял «Шпиона, пришедшего с холода», я краснею: уж больно дурацкий был на мне тогда костюм.

Дело происходило в 1963-м. Мой роман еще не вышел. А Ритт уже выкупил права на его экранизацию, изучив пиратский экземпляр рукописи, подсунутый ему моим литературным агентом, или издателем, или каким-нибудь умником из копировального отдела, у которого был приятель на киностудии под названием «Парамаунт». Потом Ритт станет хвастать, что украл эти права. И я потом с ним соглашусь. А в то время я посчитал его человеком безграничного великодушия — он ведь не поленился приехать аж из самого Лос-Анджелеса в компании своих не менее великодушных друзей, чтоб угостить меня обедом в отеле «Коннот» — этом храме эдвардианской роскоши — и сказать несколько лестных слов о моей книге.

А я прилетел аж из самого Бонна, столицы Западной Германии, за счет Ее Величества Королевы. C кинематографистами мне, дипломату тридцати двух лет, встречаться еще не доводилось. В детстве, как и все мальчишки того времени, я был влюблен в Дину Дурбин[51] и покатывался со смеху над «Тремя балбесами»[52]. А когда смотрел фильмы про войну, сбивал немецкие самолеты, которыми управлял Эрик Портман[53], и праздновал победу над фашистами вместе с Лесли Говардом[54]. (Мой отец был твердо убежден, что Портман — нацист, и говорил, его нужно интернировать.) Потом я рано женился, родились дети, денег не хватало, и мне уже было не до кино. Мой литературный агент, очаровательный человек, больше всего на свете мечтавший стать барабанщиком в джаз-банде, но не позволявший себе за этой мечтой следовать, жил в Лондоне. О мире кино он, видимо, знал больше моего, но, подозреваю, ненамного. Однако договорился с киностудией именно он, и именно я после нашего с ним совместного праздничного обеда подписал бумаги.