Видимо, дело было в конце 1964-го, потому что я уже оставил государственную службу, успел пожить в Греции, потом в Вене и стать полноценным писателем. Я планировал впервые отправиться в Соединенные Штаты, а Бёртон в это время как раз играл на Бродвее Гамлета, а Гилгуд читал роль Призрака и выступал сорежиссером спектакля. Постановку назвали генеральной репетицией — предполагалось, что затем ее будут демонстрировать на экранах кинотеатров. Мы с Гейганом посмотрим представление, а потом пойдем к Бёртону в гримерку, и Гейган нас познакомит. Мой издатель так волновался, словно мы собирались на аудиенцию к папе римскому.

Бёртон играл грандиозно. И мы заняли лучшие места. И когда пришли в гримерку, Бёртон был очень мил, сказал, что моя книга — лучшая со времен он уж даже не помнит чего. А я сказал, что в роли Гамлета он лучше Оливье, и даже лучше Гилгуда, продолжил я беспечно, хоть Гилгуд, может, находился в этой самой гримерке, — лучше всех, кого я могу припомнить. Но пока мы расточали друг другу похвалы, я думал про себя: как, скажите на милость, уместить этот красивый, раскатистый баритон валлийца и могучий талант трижды альфа-самца в моем персонаже — немолодом и никому не нужном британском шпионе, который не отличается ни харизматичностью, ни классическим произношением, ни внешностью греческого бога, пусть и с изрытым оспой лицом?

И хотя тогда я об этом не знал, тот же вопрос, по всей видимости, не давал покоя Ритту, ведь первое из многочисленных сражений в войне, завязавшейся между ними после, разразилось как раз из-за того, что голос Бёртона нужно было запереть в гортани, а Бёртон сопротивлялся.

* * *

Теперь перенесемся в 1965 год, когда я случайно узнал (киноагента у меня тогда еще не было, а значит, был какой-то шпион), что в последнем сценарии по моему роману Алек Лимас, на роль которого определили Бёртона, вместо того чтобы, избив бакалейщика, сесть в тюрьму, отбывает наказание в психиатрической клинике и бежит оттуда через окно палаты первого этажа. Мой Лимас к психиатрической клинике и близко бы не подошел, даже ради спасения собственной жизни, так что он, спрашивается, там делал? С точки зрения Голливуда психиатрия сексуальнее тюрьмы — таков, по-видимому, ответ на этот вопрос.

Спустя несколько недель через все заслоны ко мне просочилась другая новость: автор сценария, попавший когда-то вместе с Риттом в черный список, заболел, и его обязанности взял на себя Пол Ден. Я вздохнул с облегчением, хоть и пожалел первого сценариста. Ден свой брат, британец. Ден сам сочинил сценарий к фильму «Приказы убивать», который мне очень понравился. К тому же он был из наших. Во время войны в лагере союзников тренировал тайных агентов-убийц, участвовал в секретных операциях на территории Франции и Норвегии.

Мы с Деном встретились в Лондоне. Мириться с психиатрическими клиниками и мучиться угрызениями совести из-за побитых бакалейщиков Ден не собирался. Он только рад был вернуть Лимаса в тюрьму и продержать там сколько потребуется. И именно сценарий Дена через пару месяцев мне доставили на дом, а вместе с ним — любезную записку от Ритта с просьбой этот сценарий прокомментировать.

К тому времени я уже переехал в Вену и жил в лучших традициях писателей, застигнутых внезапным успехом, то есть пытался справиться с тремя вещами: новым романом, который мне не нравился, кучей денег, которые мне никогда и не снились, и неразберихой в семейной жизни, которую я сам же и устроил. Я прочел сценарий, остался доволен, написал Ритту, что доволен, и вернулся к роману и к неразберихе. Как-то вечером, несколько дней спустя, в моем доме раздался телефонный звонок. Звонил Ритт — из «Ардмор студиос» в Ирландии, где должны были начаться съемки. И говорил дрожащим, сдавленным голосом, словно взял заложников и это его последнее предупреждение.

Дэвид, ты нужен Ричарду. Так нужен, что Ричард отказывается произносить свои реплики прежде, чем ты их перепишешь.

А что не так с его репликами, Марти? Мне казалось, они в порядке.

Дело не в этом, Дэвид. Ты нужен Ричарду, и он будет тормозить съемочный процесс, пока тебя не заполучит. Мы оплатим тебе перелет первым классом, предоставим номер люкс. Что еще попросишь?

Я бы мог попросить — раз Бёртон и вправду тормозит съемочный процесс из-за меня — достать мне луну с неба, и они бы достали. Но я, насколько помню, никогда ничего не просил. С тех пор прошло полвека, и документы «Парамаунт», может, поведают иное, хотя сомневаюсь. Наверное, мне так хотелось, чтоб по моей книге сняли фильм, что больше я ничего и не желал или не смел желать. Наверное, я хотел сбежать из Вены, от беспорядка, который сам же и устроил.

И наверное, я был еще совсем неопытен и не понимал, что такой случай выпадает раз в жизни и всякий киноагент родную мать бы продал, чтоб им воспользоваться: фильму дали добро, целое подразделение «Парамаунт пикчерз» задействовано, одних только осветителей человек шестьдесят слоняется по съемочной площадке и не знает, чем еще заняться, кроме как есть бесплатные гамбургеры, а популярнейший киноактер современности отказывается играть, пока к нему не доставят, пусть хоть с парашютом сбросят, самое презренное во всем кинозверинце существо — автора первоисточника, скажите на милость! — чтоб тот подержал его за руку.

Точно могу сказать только одно: я положил трубку и на следующее утро вылетел в Дублин, потому что Нужен Был Ричарду.

* * *

Так все-таки Ричарду?

Или я больше нужен был Марти?

По идее, я прибыл в Дублин переписать реплики Бёртона, то есть переработать эпизоды так, чтоб он мог играть их, как ему хочется. Но чего хотелось Бёртону, того не всегда хотелось Ритту, и в результате я на короткое время сделался между ними посредником. Помню, как сначала мы садились с Риттом и переделывали эпизод, потом садились с Бёртоном и снова переделывали, а потом я бежал обратно к Ритту. Но не помню, чтобы хоть раз мы садились все вместе, втроем. И все это длилось лишь несколько дней, а потом Ритт заявил, что новой редакцией сценария удовлетворен, и Бёртон перестал спорить: по крайней мере со мной. Но когда я собрался лететь обратно в Вену и сказал об этом Ритту, тот начал меня упрекать, а он это умел как никто.

За Ричардом нужно присматривать, Дэвид. Ричард слишком много пьет. Ричарду нужен друг.

Ричарду нужен друг? А разве он не женился недавно на Элизабет Тейлор? Разве она ему не друг? Разве она не здесь, не рядом с ним, и съемки не прерываются всякий раз, когда она приезжает на площадку на белом «роллс-ройсе» в компании других друзей, а среди них и Юл Бриннер, и Франко Дзеффирелли, и агенты с юристами, что навещают Бёртона, и семейство Бёртона с прислугой (человек семнадцать, говорят), занявшее целый этаж самого шикарного дублинского отеля, в том числе, как я понял, множество детей от разных браков, гувернеры упомянутых детей, парикмахеры, секретари и, если верить словам одного нахала из съемочной группы, даже парень, который стрижет когти попугаям? И при всем при этом Ричарду нужен я?

Конечно, нужен. Он ведь сейчас Алек Лимас.

И раз он Алек Лимас, значит, он неприкаян и одинок, и постепенно опускается, и на службе у него дела не идут, и поговорить ему не с кем, кроме случайных незнакомцев вроде меня. Тогда я едва ли это понимал, но для меня это было своего рода посвящение: актер добывает элементы нового образа в темных уголках своего бытия, и я принимаю в этом участие. И если ты Алек Лимас, который постепенно опускается, прежде всего тебе нужно раздобыть одиночество. Короче говоря, приближенные короля Бёртона, пока он не Бёртон, а Лимас — его злейшие враги. Лимас бродит один, значит, и Бёртон должен делать так же. Лимас носит в кармане плаща початую бутылку «Джонни Уокера», значит, и Бёртон должен носить. И отхлебывать из нее большими глотками, если одиночество становится невыносимым, пусть даже, как выяснилось вскоре, Бёртон и не склонен уходить в запой, в отличие от Лимаса.