***

Ох уж эта Анжелика, эта трижды вдова, соблазнительница скудоумных ловеласов и охотница за новыми мужьями… Гореть бы ей в адском пламени вечно! Столько надежд возлагалось на эту красотку, и всё попусту.

Сесил вышел на неё случайно, сперва отслеживая ниточки, ведущие к фее, а потом и цепочки людей, тянущихся от этих ниточек. Непосредственно к Огюсту Бомарше он так и не нашёл подходов: обычные методы вроде шантажа или привязки долгами либо обязательствами в случае, когда имеешь дело с честнейшим человеком, не срабатывали. Как, впрочем, и в отношении безупречного де Камилле. Оба этих дипломата сопровождали фею во Франкию; но вот ко второму можно было попытаться пробиться через особу, по которой, как поговаривают, он много лет безнадежно сох, невзирая на все её многочисленные замужества. При первой же встрече с графиней де Камю барон Сесил сразу почуял в ней ведьму. Правда, слабенькую; но иногда в её ауру вплетались мощнейшие излучения — сторонние, непонятные, невиданные ранее. И он ими заинтересовался. Свёл знакомство. Оказал несколько услуг — сперва пустяшных, затем значительных, затем не поскупился и деньгами ссудить — дабы прелестнице не унижаться и не выпрашивать у мужа мелкие суммы на различные женские прихоти.

И при всём при этом умудрялся разыгрывать роль всего лишь воздыхателя, несчастного богатого иноземца, щедро оделённого властью и деньгами, но обделённого красотой и нелюбимого женщинами, и, вдобавок, хранящего собственную тайну… Лулу, как и многих Евиных сестёр, сгубило любопытство. Она благосклонно принимала услуги загадочного, но богатого и великодушного бриттанца, чей горб вскоре стала воспринимать, как своеобразный талисман, несущий ей удачу; несколько недель, изображая недоступность, отбивала любовные атаки и, наконец, охотно сдалась, желая разгадать его секреты.

Но о тайной связи с Онориной поведала далеко не сразу.

Возможно, Сесил так и не узнал бы, отблески чьей магии проявляются иногда в ведьмовской ауре, если бы графиня не совершила очередную глупость. Слишком переусердствовала в попытке вернуть почти утраченную привязку де Камилле — и потеряла всё. Угораздило её взяться за обряд не в добрый час, когда рядом с Филиппом оказался кто-то из сильнейших святош — что не удивительно, ведь в то время граф гостил при дворе герцога Эстрейского. А у того частенько бывали епископы и архиепископы, и, даже, говорят, однажды наведался сам Папа! И вот результат женской глупости и жадности: многолетний приворот оказался не просто снят — но разрублен с такой силой, что отдача от свёрнутых чар ударила по их создательнице. А заодно и по неприкаянной душе колдуньи, незаметно присосавшейся к прилежной ученице. Будь святоша чуть слабее — душа Онорины провалилась бы в ад, но, припечатанная силой отката к праправнучке, намертво с ней срослась, состарив её до своих прижизненных лет.

Пришлось Сесилу, явившемуся в тот день в старый особняк, заняться спасением истерически рыдающей женщины, враз превратившейся в старую каргу. Не из милосердия, разумеется, это понятие было для него чуждым, но чтобы затем извлечь из ситуации как можно больше выгоды.

Первым делом он устранил свидетельницу — глупышку горничную, ту самую юную деву, изолировав сперва в подвале, а затем и в одной из пещер под городом. Катакомбы он изучал давно, но даже не мог предположить такого везения: оказывается, один из заброшенных коридоров упирался прямо в графский винный погреб. Впрочем, в своих исследованиях барону уже случалось заглядывать из подземелья прямо в подвалы или дымоходы ничего не подозревающих горожан. Выход же из графского погреба случайно обнаружила сама Лулу в детстве, прячась от надоевшей няньки; но тогда, по малолетству, испугалась соваться в темноту, разившую сыростью, а потом и позабыла…

Пришлось вспомнить. Как зашла речь о необходимости найти тайное место для жертвенника — сразу вспомнила.

…Затем он выпытал всю подноготную отношений Лулу и её покойной наставницы, под предлогом того, что, мол, дня снятия чар нужно знать специфику наславшей их силы. И поначалу возликовал. Душа-то Онорины впаялась в праправнучку не просто так, но со всей своей сохранённой в посмертии магией! И теперь в тщедушной высохшей оболочке бурлила сила настоящей цветочной феи. Но, оказывается, барон рано обрадовался. Магия у ирландки, свихнувшейся от предательства одного из первых Камилле, ещё при жизни сменила полярность, и вместо созидательной стала разрушительной. Для восстановления неразвитых вампирских крыльев она не годилась; скорее, иссушила бы их окончательно.

Зато могла пригодиться сама Анжелика. Правда, пришлось навешать на неё несколько простых блокираторов магии и научить кое-каким элементарным заклинаниям. И… фактически завербовать. В обмен на обещание вернуть молодость и красоту. Но своё обещание Сесил выполнил честно, даже, пожалуй, невольно увлёкшись решением трудной задачи. Крови двух похищенных девушек хватило на оживление деревянной статуи Венеры, обнаруженной в заброшенном капище, куда барон заодно заточил глупышку-горничную, чтобы оба объекта наблюдения хранились в одном месте. В иссохшую, потрескавшуюся от времени скульптуру, вырезанную невесть когда и неизвестно кем, барон и отселил, насколько смог, душу старой Онорины вместе с её годами и дряхлостью. Но между ней и Лулу по-прежнему оставалась какая-то связь; Сесил так и не смог оборвать её окончательно, впрочем, ему это не мешало. Напротив, позволило взять омоложенную прелестницу на жёсткий поводок.

Потому что после свершившегося ритуала ей нельзя было слишком отдаляться от подземной пещеры: связующая магическая нить потеряла гибкость и могла оборваться при натяжении. И теперь о том, чтобы графине де Камю покинуть Лютецию, да что там — хотя бы выехать в пригород — не могло быть и речи. Если только ей в голову не пришла бы блажь — снова превратиться в жалкую старуху.

***

— Эй, ты куда?

Назар обескураженно, даже с некоторой обидой глянул вслед метнувшемуся в темноту прохода псу. Не ловить же его теперь! Ноги вроде бы и сами напряглись, да как бросишь товарища с его ношей! А за спиной, за решёткой, хоть с каждым шагом всё отдаляющейся, но творится что-то неладное, нехорошее: кто-то рычит, воет дурным голосом, словно бьётся обо что-то и не может преодолеть какое- то препятствие. Назар и рад бежать, да лучше помереть, чем оставить друга с этакой страстью наедине…

— Брось, не зови.

Пьер цедил слова скупо, оберегая силы. Сам шёл, вроде и не быстро, но споро, будто и не было на руках ноши. Назар прикинул: весу в спасённой девчонке, должно, не больше, чем в кошке, но ведь рано или поздно руки-то оттянет: побратим, хоть жилист и вынослив, а невелик из себя, не богатырь, далеко ему до братьев-монахов… Про себя он уже решил, что будет считать шаги: через две сотни непременно предложит поменяться. А что он годами меньше, зато ростом почти с Пьера, да и уроки Али и брата Тука ему силушки прибавили.

— Он… это… разведать побежал, — добавил Пьер, подумав. — Пусть. Свети лучше. И под ноги гляди, чтоб я не споткнулся обо что.

Мари у него на руках дышала тихо, спокойно, как дитя, и Назар, глянув на неё, почувствовал вдруг жаркую волну у сердца и обернулся. Мстительно показал темноте кукиш. «Вот тебе, нечисть подлая!» — мысленно ругнулся. — «Не отдадим. Подавишься».