который появляется после дождя, но до плотного серого лондонского смога ему было далеко. Тучи рассеялись, и в лунном свете были различимы верхушки деревьев, белые гравийные дорожки, черные, напоенные водой лужайки и цветочные клумбы.

Позади Уинифред снова кашлянули. Похоже, камин с этой стороны соединялся с парным ему на первом этаже. Если мистер Клэртон оказался в другом конце комнаты, вероятно, их с Теодором беседа закончилась. Нужно поскорее возвращаться в спальню.

Уинифред опустила штору, но взгляд ее нечаянно зацепился за раму на стене. Она поднесла к ней догорающую свечу и чуть не выронила подсвечник. На портрете был изображен благородного вида молодой человек лет двадцати. Жесткие прямые волосы были по старой моде зачесаны назад, на манишке блестела сапфировая брошь. Не очень красивое лицо делало еще менее привлекательным надменное, недовольное выражение. На лбу наметились складки, которые через десять-пятнадцать лет станут морщинами. Это был молодой мистер Уоррен. Художник сделал его глаза больше, а губы и нос меньше. А может, он так и выглядел двадцать пять лет назад. Но сомнений не было – на картине изображен человек, воспитавший ее.

Других портретов на стене не было. Уинифред поднесла огонь к нижней раме, но не нашла подписи художника. Тогда она сняла картину со стены и положила на стол лицом вниз. На обратной стороне холста мелкими буквами значилось: «Уоррен Р. Клэртон, 1834».

Значит, из дома его вышвырнули после 1834 года. Но когда именно? Даже если портрет был сделан в тот же год, выходит, что Уоррену было по меньшей мере двадцать лет.

Уинифред знала его как мистера Роберта Уоррена. Он сделал фамильным свое собственное имя – жест настолько же глупый, насколько и претенциозный. Не исключено, что Дейли узнал его как раз по имени.

За спиной снова послышался кашель, и Уинифред решила, что теперь точно пора идти. Она повесила картину, пальцами затушила свечу и на цыпочках направилась к двери, но ее остановил тихий, скрипучий голос, слишком чистый, чтобы доноситься из дымохода:

– Какая ты интересная птичка. Совсем не прячешься и не таишься. Покашлял, чтобы тебя спугнуть, а тебе вроде все равно. Кто ты?

Уинифред затошнило от страха. Вот ведь идиотка! Она вдруг вспомнила, что не проверила кровать, прежде чем войти в комнату, и ей захотелось отхлестать себя по щекам. Но вместо этого она вонзила ногти в ладони, ощутила привычную ясную боль и спокойно поинтересовалась у кровати с задвинутым балдахином:

– С чего бы мне вас таиться? Вы же заперты в собственном доме, мистер Клэртон. Не думаю, что вам так уж здесь доверяют.

Имя она произнесла наугад – старик с такой же вероятностью мог оказаться не отцом семейства, а пьяным слугой. Но, к облегчению Уинифред, он рассмеялся, и она поняла, что угадала.

– Хитрая маленькая птичка! Умница. Кто ты?

– Не ваше дело, – уверенно отрезала Уинифред, хотя у самой поджилки тряслись. Если старик расскажет, что она была здесь, и ему поверят – им с Дарлингом конец. – Доброй ночи, сэр.

– Стой! – Отец Уоррена сорвался на визгливый шепот, и Уинифред застыла, слушая его частое взволнованное дыхание. – Хорошо, не говори. Только побудь здесь еще немного. Поговори со мной.

– Вижу, вы испытываете острый недостаток собеседников? – осведомилась Уинифред, нетерпеливо поглядывая на дверь. У нее нет ночи в запасе на разговоры со старым сумасшедшим.

– Думаешь, со мной кто-нибудь разговаривает? – Старик зашелся в смехе, превратившемся в надрывный грудной кашель. – С тех пор как болезнь приковала меня к кровати, я остался совсем один. Младший сын и невестка не заходят ко мне, даже чтобы поздравить с Рождеством, внук едва ли помнит о моем существовании, и даже прислуга…

Он снова закашлялся, и Уинифред охватило отвращение пополам с жалостью к этому одинокому, парализованному, немощному старику. Но вслух она сказала совсем другое:

– И что же, мне вас пожалеть? Увольте. Вы выгнали из дома собственного сына. Вам воздается Божья кара.

Это снова был удар вслепую, но времени у нее нет, а из мистера Клэртона нужно выудить все.

– Выгнал? Кто же вам такое сказал? Уильям?

– Нет, его жена, – без запинки соврала Уинифред. – Она все мне рассказала. Бедный Уоррен…

– Моя невестка – клуша, каких поискать. Бедный Уоррен сбежал из дома, прихватив все ценные бумаги, какие только плохо лежали, – спокойно возразил старик. – Я искал его по всему Лондону, пока болезнь не сковала меня окончательно. Думал, ему наскучила деревенская жизнь, он прокутит родительские деньги и вернется… Но он не вернулся. – Мистер Клэртон хмыкнул, будто удивляясь собственной наивности. – Я даже не знаю, жив он или мертв. Может, укатил в Европу и живет себе припеваючи, а может, его в первый же день прирезали и бросили в переулке.

Ни то ни другое. Мистер Клэртон мог хоть десять лет проторчать в столице, но не нашел бы сына – просто потому, что искал бы совсем не там.

– Вот как. По-вашему, миссис Клэртон мне солгала? – холодно поинтересовалась Уинифред, уже сжимая дверную ручку. Может, старик и не совсем сумасшедший, но явно не в своем уме.

– Солгала… Ложь ли это, если человек полагает, что говорит чистую правду? Лжет он или же просто ошибается в силу ограниченности собственного ума?

– Она не говорила мне ни о каких бумагах.

– Она понятия ни о чем не имеет! – гаркнул мистер Клэртон и закашлялся от собственного вскрика. Уинифред в испуге нажала на ручку. – Стой! – Он понизил голос. – Не уходи. Уильям не сказал ей всего. Думаю, ему стыдно за брата. Глупая женщина додумала сама, просто потому, что боится меня из своей тупой, наивной ограниченности. Уоррен готовился к побегу. Бумаги как раз были в доме в месяц расчета. Не все, но их значительная часть. – Он замолчал и заговорил еще тише: – Знаешь, я его не виню. И Уильяма не виню. Я никудышный отец. Я… очень жестокий отец. Ты права, я заслужил все это. Я заслужил воздаяние за свои грехи.

Слушать его исповедь Уинифред не собиралась, поэтому попрощалась:

– Доброй ночи, сэр.

– Доброй ночи, птичка, – ответил ей старик. В этот раз он отреагировал спокойнее. Видимо, все, чего он хотел, – это чтобы его выслушали. – Дам тебе совет: не связывайся с людьми, которым нужны только деньги. Только их они и ценят.

«Тут ты неправ», – подумала Уинифред и содрогнулась, ступив из натопленной комнаты в холодный коридор. Деньги ценят только те, у кого больше ничего нет.

* * *

Уинифред проворочалась в кровати всю ночь, изнывая от беспокойства, и задремала только под утро. Ей не давали покоя мысли