Митя не ответил, но мне легко было представить, что в этотмомент он сосредоточенно разглядывал облака за окном, и в его глазах отражаласьпечаль о несовершенстве мира, где деньги имеют свойство кончаться в самыйнеподходящий момент.

Звонок Капышинскому тоже ничего не прояснил. На мой вопрос,где он и чем занимается, Капа ответствовал тоном пророка:

– Сказано: кто не работает, тот не ест, и вот я пью...

Стало ясно, что московское приключение можно утаить отГарика без проблем. Но настроение от этого не улучшилось – мучила мысль опредательстве любимого мужчины. Так просто это не выкинешь из головы. И он ещеимел наглость смеяться!

– Я вот думаю... – начала Васька.

– Наливай!

До поездки в аэропорт еще оставалось время, и мы решилизаливать горе, сидя на чемоданах. Василиса залихватски тяпнула сто граммовконьяку и рухнула в обморок. Пока я и все семейство Славки суетились вокругбедняжки, наши телефоны разрывались от вибрации. Я догадывалась, кто это, ноотвечать совсем не хотелось.

Такси опаздывало уже на полчаса, и оператор честнопредупредила нас, что ничего не может гарантировать. Воскресшая Василиса слабымголосом посоветовала позвонить госдепу Валерию Абрамовичу, который, по еесловам, вполне сможет прожить один час без своего автомобиля с водителем и«мигалками».

Депутат радостно сообщил, что завтра его машина в полномнашем распоряжении, а конкретно сейчас он ничем помочь не может, потому чтокатается с женой по магазинам.

– А ты что, до сих пор работаешь? – удивилсяон. – Зачем? Думаю, самое время поздравить вашу команду с достойнымпоражением.

– Позвольте с вами не согласиться...

– Да, пожалуйста, не соглашайся, но факт остаетсяфактом: на Петрове поставили жирный красный крестик. Ты телевизор когда впоследний раз смотрела? Все на стороне Погодина – после своего ночного полетаон вернулся в Кремль, как блудный сын. И Президент его обнял и улыбнулся. Вхорошем смысле. Отличная постановка! Придется мне, видимо, простить погодинскийдолжок... Он год назад славно погулял в Эмиратах, потом звонил оттуда в слезахи соплях: Абрамыч, родной, помоги материально, а то зарежут...

Я машинально отметила про себя, что эта история вряд липонравится избирателям, которые решили голосовать за Погодина. Но ВалерийАбрамович опередил меня:

– Даже не думай использовать это в своих грязных целях.Сейчас уже никто не поверит.

Попрощавшись с госдепом, я почувствовала, что камень на моейдуше стал тяжелее в десять раз и грозит утопить меня в глубокой депрессии.

Рыдать мы с Васькой начали еще в маршрутке по пути ваэропорт. Горечь затопила нас по уши. Я перебирала в памяти, как четки, всеразочарования в мужчинах, взяв за точку отсчета первый класс – тогда коварныйсосед по парте Юра Сазонов пригласил на день рождения не меня, а уродину Катю.Но до сих пор еще ни один мужчина не пытался меня... убить. Убить!

– Мама же говориииилаааа! С этой работой несвязываться! – скулила Васька, пугая соседей по маршрутке и сморкаясь вперчатку.

– Вась, а вдруг они еще попробуюююют... – икая,всхлипывала я.

Потом мы слегка клюкнули в зале ожидания Шереметьево, и,пока я добрела до туалета, Васька все-таки успела позвонить Перцелю.

– Он сейчас приееедет, – горько прорыдала она.

– Ага, приедет и добьет нас.

Или не добьет.

Или догадается притащить с собой Курочкина.

И он догадался.

– Дарья, истеричка, что за выходки! – прошипелКурочкин так, что я втянула голову в куртку – Что за заговоры и побеги?! Тысама уже веришь во всю чушь, которую рассказываешь электорату! Вы чуть непопали в неприятности, из которых нам пришлось вас вытаскивать, – это что,нормально, когда чиновники носятся по Москве и спасают девиц? Какая-то пошлаяоперетка...

– Нас хотели убить, – без прежнего пафоса хмыкнулая.

– Хотели бы убить – убили. Ты нашла каких-тосумасшедших маньяков, прилетела к ним – к ним, а не ко мне! – на деньги,между прочим, предвыборного штаба. И сейчас ты, как бешеная курица... каккурица...

Я уткнулась в кашемировое пальто Курочкина и опятьразревелась. Это было наше отчаянное признание в любви.

– Тихо, малыш... моя дурочка... никуда тебя не отпущу.Я лечу с тобой в Северск. Буду конвоировать. Заодно проинспектируем штаб.

Я плюхнулась в волну блаженства и поняла, что из нас сВаськой хреновые сыщики. Все, что мы имеем, – интуитивные догадки, обрывкиледенящих душу разговоров и полведра романтики. Милый, милый сказочныйКурочкин, да будь ты хоть трижды заговорщик – держи меня за руку и не отпускай,а то я опять придумаю какую-нибудь ерунду и натворю глупостей.

– Это... вы подстроили крушение самолетаПогодина? – на всякий случай уточнила я, пока проходили регистрацию.

– Та-а-ак... Придется после выборов увезти тебякуда-нибудь в Пиринеи. На месяц или на два.

Пиринеи – это ведь где-то рядом с краем света? Да. Я отдаюсьв руки этого человека в черном пальто, с глазами пирата и чуткими губамилучшего в мире любовника. Я отдаю в его руки свою страну.

Васька с Перцелем растворились где-то сразу послепаспортного контроля и нашлись уже в самолете. Опять вокруг образовалосьнелепое нагромождение событий без начала и конца, как всегда случается наизбирательных кампаниях, оставался месяц до выборов Президента всея Руси, иСеверск приближался со скоростью восемьсот километров в час.

Уже в аэропорту Северска – первый ноябрьский снег плыл подногами меловыми разводами, как на школьной доске, – я догадалась, чтонужно было позвонить Гарику. В конце концов у нас на хвосте кремлевскиекураторы, хотя, будем считать, с неофициальным визитом.

Впрочем, жизнь в штабе была представлена вполне достойно:Николая трясла крупная дрожь из-за какого-то буклета, который ушел в типографиюс ошибкой в выходных данных, Митя с Андресом в четыре руки сочиняли отчет(боюсь, что социологический), Капа в позе Сократа сидел за компьютером, а Гарикиграл в дартс. От вида Курочкина с Перцелем он заметно погрустнел, аКапышинский неразборчиво заматерился.

– Кажется, у нас тут форс-мажор, – не теряяапломба, заявил Гарик. – Или даже форс-минор? Пролетали мимо? Милости просим,милости просим, всегда рады...

Гарик был такой успокоительно родной после московскихпокушений, страстей, горечи, что хотелось броситься ему на шею и пожаловаться.Здесь, в штабе, мы были почти дома. Насколько вообще может быть дом уполиттехнолога. Мы прилетели к этим людям, потому что, в сущности, нам некудабыло больше лететь. Здесь был наш бродячий цирк-шапито...