существо бесконечное, то они будут сообразовываться с бесконечностью этого существа, а не со слабостями, невежеством и непостоянством человеческой природы»[659].

Немецкоязычные авторы XVIII века разнообразили и приукрасили этот аргумент. Оскорбление Божества, по словам барона фон Содена, могло быть санкционировано только перед самим божественным судом. «Как смеет бессильный человеческий законодатель мстить за оскорбление Божества? Если оно, всемогущее Божество, удерживает свою мстительную молнию против жалкого, неблагодарного червя, который, ослепленный ее добрыми делами, корчится и бунтует в пыли, или откладывает возмездие на будущее – как может человеческий законодатель осмелиться предвосхитить его?»[660] Богохульство, согласился с ним чуть позже Эрнст-Карл Виланд, не может быть светским преступлением, «потому что против Бога не может быть совершено никакого преступления. Если бы это было возможно, то Бог должен был бы оскорбляться конечными существами, своими собственными созданиями, и его совершенство должно было бы быть ограничено действиями этих созданий», что невозможно. «Следовательно, человек слишком бессилен, чтобы быть виновным в преступлении против божественного величия, потому что такое преступление предполагало бы оскорбление Бога, оскорбление божественной чести, которая, в конце концов, так же неизменна, как и сущность Бога, и не зависит от человеческих суждений, как честь человека»[661].

По словам правоведа Адама Фойгта, тот факт, что в темные и мрачные времена суеверий человеческие качества приписывались совершенному высшему существу, к реальному познанию которого человек был абсолютно неспособен, основывался исключительно на ошибочных аналогиях[662]. А Хоммель резко критикует «теологов гнева», чьи проповеди скорее воспроизводят суеверные сказки женщин и детей. Большинство людей, говорит он, склонны лепить Бога по своему образу и подобию. Те, «чья нога стучит при малейшем оскорблении, чей рот пенится, чьи вены набухают, а глаза сверкают, представляют его как ужасного буяна. Для них все становится гневом». Конечно, Откровение говорит о божественном гневе, но это всего лишь иносказание. Все остальное – грубый антропоморфизм[663]. Эта гуманизация Бога в интеллектуальном плане была окончательно разработана, за некоторыми исключениями[664], примерно к 1800 году.

…к защите человека

Тот факт, что мыслители эпохи Просвещения отвергли классическое определение богохульства как личное бесчестие Бога, отнюдь не означает, что они в принципе отвергли и смертный приговор за уголовное преступление богохульства. Скорее его цель решительно изменилась, поскольку «защита Бога» теперь была заменена «защитой человека»[665], а точнее, защитой религии, государства и общества. Христиан Вольф уже задал этому тон, решительно заявив, что религия необходима для общества: «Человек, признающий Бога, уверен, что Бог накажет зло, и боится Бога». Страх Божий предотвращает злые дела, даже те, которые совершаются тайно, никогда не становятся достоянием общественности и поэтому не могут быть преследуемы по закону – оказывается, что здесь религия просто превосходит уголовное право. Итак, ее уникальность заключается в том, что она несет «дисциплину и справедливость». Поэтому церкви и школы надо поощрять, а «презирающие религию» должны наказываться по закону. По тем же причинам атеистов не следует терпеть – удивительная речь для философа, который когда-то был уволен с прусской службы именно по обвинению в атеизме. Возможно, как раз поэтому впоследствии он занял твердую позицию в отношении тех «злостных атеистов», которых ученые мужи поспешили обвинить в нечестии[666].

При всем этом у Вольфа не было иллюзий относительно масштабов официальных санкций. Согласно распространенной поговорке, мысли «свободны как ветер», и за простые заблуждения не следует наказывать. Однако те, кто вносит заблуждения, наносящие ущерб обществу, в народ, несут за это ответственность в уголовно-правовом смысле. Власть также может заставить своих подданных соблюдать религиозные обряды, например посещать церковные службы. Отношение людей к этому может быть разным, но это тот случай, когда «в гражданской жизни лицемерие лучше, чем открытое нечестие»[667].

Поэтому неудивительно то, что Вольф лаконично заявляет в одной из своих поздних работ – в единственном коротком отрывке, где напрямую касается богохульства: «очернение Божьей чести» запрещено законом природы, который требует прославления Бога. Следовательно, богохульство – «любое высказывание или действие, ведущее к презрению или оскорблению Бога», – строго запрещено[668]. В 1756 году Регнерус Энгельхард следовал той же линии, что и его учитель Вольф. Для Энгельхарда казалось совершенно очевидным существование преступлений против Бога: «Религия, или вероучение, в высшей степени необходима для общественных нравов или государства. Соответственно, все, что ниспровергает религию, противоречит благу общественных нравов, а значит, общему благосостоянию, миру и безопасности»[669]. Религия (в этом вопросе мыслители Просвещения вплоть до позднего Канта были согласны) – «орудие государственной власти (политики)»[670], и, таким образом, преступление против религии стало, по сути, преступлением против государства.

Насколько по-разному можно расставлять акценты в рамках этой общей интерпретации, становится ясно из высказываний публициста Юлиуса фон Содена. В принципе он полностью следует вышеизложенной линии аргументации, видя в почитании высшего существа, или в религии, «главную защиту правительства»: «Без этого законы – слишком слабая плотина против страстей гражданина; один только законодатель не может оказать достаточно сильного воздействия угрозой временных наказаний на душу человека, который не верит в будущее, и после того отрезка жизни, который он пережил, больше ничего не боится. Религия, следовательно, должна поддерживать законодателя; она накладывает печать оскорбления на все действия, наносящие вред спокойствию государства, счастью общества». Однако фон Соден оценивает богохульство сравнительно мягко: гражданским (светским) преступлением является только то, которое нарушает «спокойствие государства»[671]. Здесь цель защиты смещается от активного поощрения религии к более пассивной гарантии государственного (или общественного) порядка.

В 1784 году Эрнст Карл Виланд описал, как богохульные высказывания могут конкретно угрожать общественному спокойствию. Богохульство, которое он определяет «как преднамеренное презрение и насмешку над основными религиозными принципами церкви, терпимой в государстве, выраженные в словах или действиях», может иметь очень разные негативные последствия: «Оно может ввести отдельных членов общества в заблуждение относительно принципов их поведения и заставить пренебречь своими общественными обязанностями; может спровоцировать других, которые не знают, как установить пределы своему религиозному рвению, нарушить общественный мир и дать новую подпитку религиозной ненависти; короче говоря, может стать одинаково пагубным как для церкви, так и для государства»[672]. Необходимо помешать не только обольстительной силе богохульных ненавистников религии, но и неистовой реакции фанатиков; говоря современным языком, фундаменталисты представляют угрозу и должны быть остановлены.

Последующие авторы еще больше смещают фокус своих размышлений. В 1799 году, несмотря на полезность религии для государства, адвокат Адам Фойгт прямо отрицает, что богохульство является настоящим преступлением против государства, таким как государственная измена. Вместо этого он постоянно фокусируется на религиозных сообществах как на подлинных жертвах богохульства: такие «религиозные сообщества» являются добровольными, никто не может быть принужден к вступлению в