шашки, сёдла и конскую утварь. В конюшнях за ними закрепили конский состав. Бойцы были добротно одеты и обуты. После обеда Павловский устроил эскадрону смотр и остался доволен.

11

В ночь на 29 января взвод русских солдат и эстонские полицейские окружили гостиницу «Коммерс» в Ревеле, где располагался генерал Юденич со своим штабом. Генерал Булак-Балахович в сопровождении полковника Павловского и группы вооружённых офицеров, которыми командовали полковник Юзеф Балахович и штабс-капитан Гуторов, прямо в его номере арестовали Николая Николаевича Юденича. Он не стал протестовать, оделся, молча уселся в кресло и спокойно стал ождать своей участи.

Гуторов с подпоручиком Кузовковым устроили тщательный обыск. В сейфе генерала обнаружили 227 тысяч фунтов стерлингов, 300 тысяч франков, 250 тысяч финских и 110 миллионов эстонских марок.

— Николай Николаевич, — Булак-Балахович обратился к Юденичу, — вы можете пояснить, чьи это деньги?

Юденич подошёл к столу, заваленному пачками разноцветных купюр.

— Здесь большая часть — невыплаченное офицерам, чиновникам и нижним чинам жалованье за сентябрь-ноябрь. Франки и финские марки мои личные.

Булак-Балахович криво ухмыльнулся.

— Отчего же, господин генерал, не выплачено жалованье?

— От того, молодой человек, что шла активная фаза войны; войска, разбросанные по обширной территории, находились в постоянном движении; финансисты квартирмейстерской службы были просто не в состоянии угнаться за каждым полком и батальоном. Мною было решено отложить выплаты до взятия Петрограда. Позвольте и мне задать вопрос? — Юденич вновь сел на диван и закурил.

— Извольте, Николай Николаевич. — Было видно, Булак-Балахович нервничает.

— Насколько мне известно, — Юденич говорил спокойно, но в голосе чувствовалась сталь, — вы, генерал, командуете кавалерийской дивизией?

— Так точно.

— И, таким образом, к судному делу, равно как и к контрразведке, дела не имеете? Во всяком случае, я, как главнокомандующий, не переподчинял вам судный отдел штаба и контрразведку.

— Так точно.

— Так на каком основании вы, генерал, врываетесь в мои покои, словно тать, — Юденич повысил голос, — роетесь в личных вещах, забыв о субординации и чести офицера?!

— На том основании, милейший Николай Николаевич, — Булак-Балахович вновь некрасиво сгримасничал, — что вот уже неделя, как вы не главнокомандующий, а частное лицо. Это ведь ваш приказ? — Он положил перед Юденичем его приказ от 22 января о расформировании Северо-Западной армии. — На том основании, — продолжал Булак-Балахович, — что у эстонских властей возникли подозрения в нецелевом использовании вами финансовых средств, выделенных нашей армии союзным советом и прокурор Таллина выдал санкцию на ваше задержание и обыск. Городской полиции и мне, как эстонскому гражданину, поручено исполнить предписание прокурора.

Полицейский чиновник вручил Юденичу документы на русском и эстонском языках.

Павловский, потупив взгляд, стоял в стороне и рассуждал про себя: «Вот она благодарность эстонцев за их освобождение от красных. Мстят Юденичу за всю Россию, гады. Но мне до этого дела нет. Деньги нужны позарез».

Генерала Юденича отконвоировали в полицейский комиссариат. Все деньги, кроме французских франков и финских марок, Булак-Балахович передал эстонским властям, потребовав вернуть ему полмиллиона эстонских марок для якобы выплаты денежного содержания своим подчинённым. Вечером в кафе Булак-Балахович передал 50 тысяч франков и 50 тысяч финских марок Павловскому, 10 тысяч франков и 10 тысяч марок — штабс-капитану Гуторову. По большому счёту суммы невелики, но штаны на какое-то время можно было поддержать.

В тот же вечер воинство Булак-Балаховича, получив расчёт из личных рук «батьки», устроило в лагере грандиозную попойку с музыкой и плясками. Десятки эстонских девиц и молодых женщин до утра участвовали в этом празднике жизни. Некоторые не бескорыстно, конечно, брали даже взводные подряды. Их «горячие» эстонские парни, не пропускавшиеся строгими часовыми, охлаждали себя на морозе, нервно сжимали огромные кулаки и злобно шевелили желваками.

История с деньгами получила широкую огласку; Булак-Балахович обрёл популярность среди солдат и младших офицеров Северо-Западной армии как ревнитель армейских нужд. Но вскоре о его бандитском произволе стало известно в Лондоне и Париже. Союзники потребовали от Таллина немедленно освободить Юденича, найти и арестовать Булак-Балаховича и всех его подручных и учинить над ними суд. Генерал Юденич был освобожден, а на арест Булак-Балаховича выдали ордер. Нужно было срочно покидать неприветливую и продажную Эстонию.

Ещё до случая с Юденичем Булак-Балахович при посредничестве польского военного атташе в Риге обратился к начальнику польского государства Юзефу Пилсудскому[20] с просьбой принять его на службу для борьбы с большевиками. Шла советско-польская война, и полякам требовались союзники. В начале февраля согласие было получено, и в одну ночь отряд Булак-Балаховича снялся с места и отправился по лесным дорогам через всю Эстонию и восточную Латвию к Дынебургу[21]. Власти Эстонии и Латвии препятствий не чинили, но переход всё равно оказался рискованным. Эскадрон Павловского, поставленный в арьергард, то и дело отбивался он налётов банд «зелёных», которыми кишели леса южной Эстонии и восточной Латвии. Булак-Балахович оценил профессионализм и военный талант Павловского и вскоре назначил его командиром конного полка.

В освобождённом поляками от Красной армии Дынебурге Булак-Балахович со своим отрядом был торжественно принят командующим польской группировкой генералом Эдвардом Рыдз-Смиглы. Булак-Балаховичу вручили приказ Пилсудского незамедлительно приступить к формированию дивизии из добровольцев, пожелавших на стороне Войска Польского участвовать в советско-польской войне. Крестьяне Полоцкого, Браславского, Поставского, Лепельского уездов северной Белоруссии, натерпевшиеся от продразвёрстки и произвола продотрядов, потянулись в добровольческую дивизию.

Булак-Балахович лично объезжал формировавшиеся полки, по-отечески беседовал с крестьянами, убеждал их бороться против жидо-большевистской власти за самостоятельную, вольную Беларусь, свободную от москалей. Его непритязательная агитация в нешироком поле забитого крестьянского сознания находила благодатную почву. Особенно такие установки: если селение не оказывает сопротивления при наступлении дивизии, его не трогать, не разорять, баб не насиловать, а селян-добровольцев принимать в свои полки; в случае сопротивления или иной помощи красным селение подлежало разграблению, а селяне подвергались наказанию; бойцов дивизии в таком случае не ограничивали в своих действиях.

В дивизии был установлен строгий армейский порядок, ежедневно шли батальонные и ротные учения, но генерал не возбранял кутёж, карточную игру, присутствие в казармах продажных женщин, участие своих бойцов в торговле… Добровольцы уважали и любили своего командира, всё чаще называли его «батькой» или «атаманом».

Хорошо налаженная контрразведка информировала «батьку» обо всём, вплоть до деталей и мелочей; информаторы были всюду. Настораживало одно — не поступала информация из полка Павловского. Булак-Балахович жаловался брату:

— Юзеф, у Павловского в полку своя контрразведка работает лучше нашей. Этот штабс-капитан Гуторов опасный человек.

— Так в чём дело, Стас? Только прикажи, заживо зарою этого Гуторова.

— Не время. Обождём пока. Думаю, он нам ещё пригодится. Толковый, знаешь ли, парень.

Павловский продолжал относиться к Булак-Балаховичу с