остановить его, отвлечься, сконцентрироваться, узнавать других и себя, чувствовать, сличать, выделять, спрягать все глаголы мира, но главное, помнить и перечислять имена персонажей.

Когда я пришел отпирать ворота, Караманте стоял уже там.

– Что в такую рань?

– Сегодня будем снимать целый день, поэтому хочу воспользоваться свободной минуткой. Задержусь, самое большее, на час. Мы подходим к концу, не хочется терять понапрасну время. Я чувствую, что тут еще много чего можно записать.

Пока он настраивал звукозаписывающий аппарат, а я смотрел, никто ли не наблюдает за нами, я увидел Офелию. Она была в тридцати шагах от нас и смотрела не отрываясь.

– Увидимся позже, – сказал я Караманте и направился к ней.

Поздоровался, но она упорно продолжала смотреть на звукооператора. Ей это было свойственно, она обращалась со мною так, словно доверительных отношений у нас с ней никогда не было, словно она забывала слова, которые мы шептали друг другу, и эти перемены в ней путали меня, я не знал, как себя с ней вести. Два дня назад она обнимала меня, заставляла клясться, что никогда ее не брошу, а сейчас вела себя как будто мы только что познакомились.

– Кто этот человек?

– Его зовут Исайя, он – приезжий.

– Я всегда его вижу с этой огромной сумкой.

– Он работает в кино, записывает звуки и шумы.

– На кладбище?

С ней я мог быть откровенным.

– У него необычное хобби.

– Необычное?

– В том смысле, что он записывает голоса мертвых.

Офелия посмотрела на меня подозрительно.

– И они существуют?

– Не знаю… но он убежден, что существуют.

Выражение ее лица изменилось, и я представил, о чем она сейчас думает, о чем бы хотела спросить, поэтому я чуть было не опешил, когда она повернулась ко мне спиной и заявила:

– Я тороплюсь к матери.

Я не знал, что делать: идти за ней или оставить ее в покое, как подсказывал ее тон. Через пару метров она остановилась, стояла и молчала, словно ждала, когда я приближусь. Я пошел за ней, привязанный к ней, как репейник, цепляющийся за одежду.

Мы молча подошли к могиле Эммы, и там, не двигаясь с места, Офелия заговорила безостановочно, без передышки.

– Всю жизнь я прожила с тетей, маминой сестрой. В детстве мне казалось, что она – моя мама: она меня кормила, купала, забирала из школы. Когда я подросла, она сказала, что мать моя исчезла, когда мне от роду было несколько месяцев, но подробностей добавить не смогла. Я представляла, что мы с мамой параллельно делаем одно и то же, если я пишу, она тоже пишет, если я ложусь в кровать, она тоже собирается ко сну. Каждый день я ждала, что она вернется; когда стучали в дверь, я со всех ног мчалась, думая, что сейчас она войдет; когда я выходила из школы и встречала не знакомую мне женщину, я думала, что это она; когда почтальон проходил мимо дома, я надеялась, что он сейчас остановится и вручит мне письмо от нее. Я держала отдельно все, что мне хотелось ей показать: мои школьные тетрадки в идеальном порядке, все с пятерками, чтобы она знала, что дочь у нее – отличница; первые мои вышивки с ее инициалами. Все хранилось в ожидании прибытия. От нее ничего не осталось в доме, но она поселилась в нем, как никто другой.

– Как ты ее нашла? Как обнаружила на нашем кладбище?

– Я всегда задавалась вопросом, есть ли разница между смертью и расстоянием. Возможно ли измерить отсутствие? Часто, приходя в отчаяние, когда не хватает дыхания и ты, кажется, задыхаешься, я думала, что будет лучше считать ее мертвой.

Она перевела дыхание.

– Все вышло из-за фотографии. Довольно странная закономерность, не правда ли: я должна знать и опознавать свою мать по фотографиям. Все началось именно с этого, несколько месяцев назад. Я листала журнал и задержалась на статье, в которой рассказывалось о психиатрической больнице в Маравакате. По центру страницы была размещена большая фотография санитаров с пациентами. Мой взгляд привлекла фотография женщины, которая, вероятно, была пациенткой, так как была одета в серый халат. Что-то в ней было родное. Я взяла увеличительное стекло и рассмотрела ее ближе. Не могу объяснить, вследствие какой невероятной алхимии и ассоциаций я укрепилась в убеждении, что эта женщина – моя мать. Я действительно ее никогда не видела, но я знала ее по своему отражению, а эта женщина была на меня похожа. Но хочу повторить, тут было не только сходство, а как будто от фотографии исходил неслышимый зов, она мне шептала: это – я, это – я…

Она едва держалась на ногах, оперлась на мою руку, я показал ей колченогий стул у стены, на котором я сидел, когда читал Эмме какой-нибудь роман.

– Хочешь присесть?

Офелия кивнула:

– Да, пожалуйста, притащи.

Я поставил стул рядом с ней, в метре от фотографии. Она выглядела усталой, может, плохо спала, синие круги под опухшими глазами, и вообще казалась слабее обычного.

– Я не понимала, что моя мать делает в сумасшедшем доме. Мне казалось это невероятным. Я представляла ее в любом городе мира, счастливой, реализовавшейся женщиной, а здесь – пожалуйста, несчастная, неухоженная, сумасшедшая! Я позвала тетю, показала ей фотографию. Она не была так убеждена, как я, да, похожа, но мало ли на свете похожих друг на друга людей. Я задала ей вопрос, существует ли какая-нибудь вероятность, пусть даже самая отдаленная, что моя мать могла оказаться в сумасшедшем доме, были ли у нее психические расстройства, и она мне ответила, что да, по правде говоря, были трудные моменты, но они бывают у всех, из-за такого людей в сумасшедший дом не запирают. Ее слова и мое чутье подтолкнули меня на дальнейшие поиски. Я вырвала из журнала страницу и через несколько дней приехала в этот сумасшедший дом. Я надеялась, что это – она, но какая-то часть меня бунтовала. Поиски были нелегкими. Начиная с привратника и всем, кого встречала, я потом показывала фотографию этой женщины. Да это же фотография из архива десятилетней давности, сказал мне один санитар, тут по центру стоит доктор Портильо́ла, который на пенсии уже больше десяти лет. Кто-то направил меня в архив. Любезный человек не узнал женщину, спросил имя пациентки, я назвала, он проверил по всем их учетным книгам, но сказал, что такого имени не было. Вы уверены? Стопроцентно. Здесь никогда не было пациентки с именем, которое вы назвали. Моя уверенность рухнула. Моей матери там не было. Мне понадобилось присесть, как сейчас: на ступеньку лестницы, выходившей во внутренний