Пальцем она провела ему по щеке – от уха к носу.

– Я же тебя предупреждала.

– Больно было?

– Нет, – засмеялась она, – только немножко страшно.

Они стали смотреть в окно вместе. Новенький «олдсмобиль»промчался по шоссе 14, разбрызгивая лужи.

– Стад-сити, – снова пробормотал Чико.

– Что – что? – не поняла она.

– Да я вон о том парне в шикарной тачке. Торопится, как напожар… Не иначе как в Стад-сити собрался.

Она целует место, по которому провела пальцем. Он шутливоотмахивается от нее, словно от мухи.

– Ты что это? – надула она губки.

Он поворачивается к ней. Взгляд ее непроизвольно падаетвниз, и тут же девушка краснеет, пытается прикрыть собственную наготу, но,вспомнив, что в фильмах ни одна кинозвезда никогда так не поступала, сейчас жеотдергивает руки. Волосы у нее цвета воронова крыла, а кожа белоснежная, будтосметана. Груди у девушки небольшие, упругие, а мышцы живота, быть может,чуть-чуть вялые. Ну, хоть какой-то должен быть изъян, подумал Чико, все же онане голливудская дива.

– Джейн…

– Что, милый?

Горячая волна уже подхватила его и понесла…

– Да так. Ведь мы с тобой друзья, только друзья, да? – Онвнимательно разглядывает ее всю, с ног до головы. Она краснеет. – Тебе ненравится, что я тебя рассматриваю?

– Мне? Ну, почему же?…

Прикрыв глаза, она сделала несколько шагов назад затемопустилась на кровать и откинулась, раздвинув ноги. Теперь он может видеть еевсю, включая пульсирующие жилки на внутренней части бедер. Вот эти жилкинеожиданно приводят его в сильнейшее возбуждение, такое, какого он неиспытывал, даже поглаживая ее твердые, розовые соски или проникая в самое еелоно. Его охватывает дрожь. «Любовь – святое чувство», – говорят поэты, но секс– это какое-то сумасшествие, которое охватывает тебя всего, лишает разума,заставляет полностью отключиться от окружающего мира. Наверное, нечто подобноеиспытывает канатоходец под куполом цирка, вдруг подумалось ему.

На улице снег сменился дождем. Крупные капли барабанят покрыше, по оконному стеклу, по вставленному вместо стекла листу фанеры. Ладоньего ложится на грудь, и на мгновенье он становится похож на древнеримскогооратора. Как холодна ладонь… Он роняет руку.

– Открой глаза, Джейн. Ведь мы с тобой друзья, не так ли?

Она послушно открывает глаза и смотрит на него. Цвет ее глазвнезапно изменился – они стали фиолетовыми. Струи дождя, текущие по стеклу,отбрасывают странные тени на ее лицо, шею, грудь. Сейчас, когда она откинуласьнавзничь, даже ее несколько дряблый живот – само совершенство. – Чико, ах,Чико… – Он замечает, что она тоже дрожит. – У меня такое странное ощущение… – Онаподбирает под себя ноги, и Чико видит, что ступни у нее нежно-розовые. – Чико,милый мой Чико…

Он приближается к ней. Дрожь никак не унимается. Зрачки еерасширились, она что-то говорит, всего одно слово, но он не разобрал, какоеименно, а переспрашивать не стал. Он наклоняется над ней, нахмурившись,дотрагивается до ее ног чуть выше колен. Внутри его как будто колокол гудит… Онделает паузу, прислушиваясь к себе, стараясь продлить мгновение.

Лишь тиканье будильника на столике у изголовья нарушаеттишину, да ее дыхание, которое, все убыстряясь, становится прерывистым. Мышцыего напряжены перед рывком вперед и вверх. И вдруг взрыв, буря, шторм. Тела ихсцепились в любовной схватке.

На этот раз все прошло еще более удачно, чем первоначально.На улице дождь совершенно уже смыл остатки снега.

Примерно через полчаса Чико слегка потряс ее, выводя изоцепенения.

– Нам пора, – напомнил он ей, – отец с Вирджинией должны ужебыть с минуты на минуту.

Она взглянула на часы и села, больше не пытаясь прикрытьнаготу. Что-то в ней здорово изменилось: она уже не была прежней, чуть наивной,неопытной девушкой (хотя, быть может, сама она полагала, что перестала бытьтакой уже давно). Теперь ему улыбалась женщина-искусительница. Он потянулся кстолику за сигаретой. Когда она надевала трусихи, ему вдруг пришла на умпесенка Рольфа Харриса «Привяжи-ка меня и стойлу, кенгуру». Песенка совершенноидиотская, но Джонни ее просто обожал. Чико усмехнулся про себя.

Надев бюстгальтер, она принялась застегивать блузку.

– Ты что – то смешное вспомнил, Чико?

– Так, ничего.

– Застегнешь мне сзади?

Все еще оставаясь голым, он застегивает ей «молнию» и приэтом целует в щечку.

– Можешь заняться макияжем в ванной, только недолго, ладно?

Он затягивается сигаретой, наблюдая за ее грациознойпоходкой. Чтобы войти в ванную, ей пришлось наклонить голову – Джейн была вышеЧико. Отыскав под кроватью свои плавки, он сунул их в ящик комода,предназначенный для грязного белья, а из другого ящика достал свежие, надел ихи, возвращаясь к постели, поскользнулся в луже, которая натекла из-под листафанеры.

– Вот, дьявол, – ругнулся он, с трудом удержав равновесие.

Чико оглядел комнату, которая принадлежала брату до егогибели («Какого, интересно, черта я ей сказал, что Джонни в армии?») Стены издревесно-стружечных плит были такими тонкими, что пропускали все звуки,доносившиеся по ночам из комнаты отца и Вирджинии. Пол в комнате имел наклон,так что дверь приходилось держать, чтобы она не захлопнулась сама. На стеневисел плакат из фильма «Легкий скакун»: «Двое отправляются на поиски истиннойАмерики, но так нигде и не могут ее найти». При жизни Джонни тут было гораздовеселее. Как и почему, Чико сказать не сумел бы, но это была правда. По ночамего иногда охватывал ужас – он представлял, как тихо, со зловещим скрипомоткрывается дверца шкафа и оттуда, из темноты появляется Джонни, весьокровавленный, с переломанными конечностями и с черным провалом вместо рта,откуда доносится свистящий шепот «Убирайся из моей комнаты, Чико. И если тыдаже близко подойдешь к моему „доджу“, я тебе башку оторву, понял?»

«Понял, братишка», – сказал про себя Чико.

Несколько мгновений он смотрел на пятна крови, оставленныедевушкой, потом одним резким движением расправил простыню так, чтобы пятна былина самом виду. Вот так, так… Как тебе это понравится, Вирджиния? Забавно,правда? Он натянул на себя брюки, потом свитер, достал из-под кровати своиармейские ботинки.

Когда Джейн вышла из ванной, он причесывался перед зеркалом.Выглядела она классно – ни малейшего намека на дряблый живот. Взглянув наразоренную постель, она несколькими движениями придала ей вполне приличный вид.