и повседневной практике, молодые дворяне или джентльмены или кто-либо другой вставал во главе церкви?» Что это за свобода, которую навязывает клирикам «тирания светских церковных старост»? Эту Ассамблею, заявил Гамильтон, следует распустить как коррумпированное и незаконное образование, и тогда король даст разрешение созвать новую.

После обмена мнениями и бурного обсуждения выступил Аргайл. По сути, у него не было права голоса, поскольку он не участвовал в собрании, но его мнение имело вес, потому что он входил в Королевский совет. «Я не намерен уделять особое внимание этому вопросу. Его следует спокойно обсудить, но сейчас хочу сказать вам, что считаю вас всех участниками законной Ассамблеи и моими честными соотечественниками».

Гамильтон призвал Хендерсона распустить Ассамблею. Председатель собрания на минуту проявил нерешительность, но лорды-ковенантеры вскочили со своих мест и громко потребовали игнорировать приказ. У Гамильтона оставался только один выход. Он встал и покинул заседание, тем самым лишив Ассамблею всех королевских полномочий, благодаря которым она существовала. Торжественность момента была скомкана тем, что дверь собрания оказалась запертой и ему пришлось ждать несколько минут, прежде чем слуги открыли ее. Этой неловкой паузой воспользовался Хендерсон, который экспромтом произнес одну реплику. Некоторые, сказал он, готовы слушаться приказов только земных господ. «Разве мы не должны ревностно следовать заповедям нашего Господа и защищать свободы и привилегии Его Царства?» Следуя его примеру, поднялись другие священники, и под сопровождение их торжественных молитв Гамильтон покинул зал заседаний.

Все советники, за исключением Аргайла, последовали за Гамильтоном и вновь собрались у него в тот же день в замке в Глазго. Первым делом Гамильтон попросил их подписать декларацию, в которой было заявлено, что «ни один государственный служащий не проявлял прежде такого упорства и рвения… чтобы оправдать оказанное ему доверие, но тем не менее успех не сопутствовал ему. однако его заслуги должны помнить последующие поколения». Затем он подписал официальное заявление, в котором говорилось, что все участники Ассамблеи будут считаться изменниками, если продолжат свою деятельность. И Аргайл, и Хоуп отказались подписать этот документ, и он не смог запугать ковенантеров.

Ассамблея продолжила свои заседания, и Аргайл также участвовал в них. «Граф решил не идти против своей совести и пренебрег земной славой», – заметил один из членов его клана, хотя другие задались вопросом: а не одна лишь совесть диктовала ему так поступить? Ни один лорд в партии сторонников Ковенанта не имел хотя бы половину той власти, которой располагал Аргайл. В тот момент, когда он связал свою судьбу с ними, он был обречен стать их вождем. Он был настолько могуществен, что право участвовать в работе Ассамблеи получил благодаря всеобщему согласию, хотя не имел на то официального разрешения и его никто не выбирал. Никто даже не обратил внимания, что он не подписал Ковенант и не собирался этого делать, хотя другие новообращенные ежедневно в слезах и молитвах клялись ему в верности.

Ассамблея продолжала работу еще три недели после того, как Гамильтон объявил о ее роспуске. Ее участники отказались от всех обрядов и священнических облачений, отменили институт епископов, сместив и отлучив от церкви всех епископов в Шотландии. Они учредили постоянную комиссию, которая в целях сохранения чистоты веры должна была рассматривать все случавшиеся злоупотребления и принимать дисциплинарные меры вплоть до лишения сана и отлучения от церкви всех упорствующих в неподчинении священников и прихожан.

Комиссия имела задачу добиться, если потребуется – и силой, религиозного и политического соглашения с наиболее умеренными ковенантерами, как клириками, так и мирянами. Любые священники, симпатизировавшие епископам, изгонялись как «нечистые создания» из Божьего ковчега, и на их места назначались те, кого выбрали ковенантеры. Миряне, и особенно лорды, играли решающую роль в подобной проверке, увольнении и назначении новых клириков. Ассамблея в Глазго дала жизнь новому мощному инструменту секулярной политики и создала механизм, который в будущем приведет к установлению своего рода диктатуры.

В тот день, когда Ассамблея в Глазго отменила институт епископата, король в Лондоне издал указ, который аннулировал любой законодательный акт, уже принятый или готовящийся для принятия этим сборищем изменников. Он также дал всем лордам-лейтенантам северных и центральных графств Англии более подробные инструкции, которым они должны следовать при вооружении и обучении местных сил ополчения, как конных отрядов, так и пехотинцев. Чтобы помочь местным властям справиться с этой задачей, на Север отправился опытный полковник Эшли.

Сложившаяся ситуация, с точки зрения короля, была одновременно и нелепой, и сбивающей с толку. У него не только не было власти расправиться со своими врагами в Шотландии, но и он был даже не в состоянии контролировать свой Совет. Аргайл, вождь ковенантеров, продолжал состоять в Совете. Сэр Томас Хоуп, член Совета, отказывался разговаривать с епископом Бречина, потому что Ассамблея отлучила его от церкви. У Хоупа, как и у Аргайла, был свой взгляд на Ассамблею. Таким образом, даже советники короля открыто выступали против его политики и не приняли во внимание его указ, обнародовать который должен был Совет.

В поведении Гамильтона, находившегося в гуще всех этих событий, начали замечать некие странности, которые проявились позднее в его карьере; дело попахивало предательством. Лорд-наместник Вентворт, наблюдая за происходящим из Ирландии, был убежден, что тот сеет смуту среди шотландцев Ольстера; в результате внутренних неурядиц, как, возможно, рассчитывал Гамильтон, ему удалось бы заполучить для себя большие земельные владения. Сторонников короля меньше всего интересовали его отношения с беспокойными ольстерскими шотландцами, прежде всего они были недовольны его поведением в Глазго; они надеялись, что Гамильтон с помощью своих арендаторов разгонит Ассамблею, ведь он был самый могущественный землевладелец в этой местности. Но у того была серьезная причина для бездействия, было бы глупо идти на риск войны, пока король не был к ней готов.

Взаимоотношения Гамильтона и Аргайла было более трудно объяснить, они часто общались, и Гамильтон, уезжая, простился с ним с большой сердечностью. Такое его поведение озадачило лояльных королю людей; но прошло какое-то время, и тесный союз Гамильтона и Аргайла стал уже в порядке вещей в Шотландии.

То, что так поразило близких королю людей в поведении Гамильтона, озадачило короля, должно быть, в меньшей степени. В тот день, когда Гамильтону не удалось распустить Ассамблею, он отправил королю конфиденциальное и очень странное послание. В нем он открыто обвинял епископов в глупости и тщеславии, именно они были виновны во всех бедствиях. И прямо советовал королю сделать все возможное, что было в его силах, чтобы привлечь на свою сторону Аргайла, о котором – почти единственном из шотландских лордов – он