Уходить было нельзя, эта баба могла выстрелить в спину – всякое отступление обычно вызывает ярость у таких людей.

Хватуниха ткнула ружьем в пространство, будто всадила штык в воздух, хотела что-то проорать, но не смогла, затычка помешала, тогда она снова ткнула двустволкой в пространство.

– Ты… Ты…

– Ну, я, – спокойно проговорил Кацуба. – И что из этого?

– Я тебя сейчас убью! – заревела Хватуниха, видать, пробка выскочила из глотки, и у нее прорезался голос.

– Не убьешь, – отрицательно покачал головой Кацуба. – У тебя пороха не хватит – натура для этого жидковата.

– Сейчас пальну – узнаешь!

– Не пальнешь.

– И сучку твою прижучу!

– Не прижучишь. Это не сучка, а кобель. Пошли отсюда, Цезарь, – поняв, что в Хватунихе все перегорело и стрелять она уже вряд ли будет, сказал Кацуба.

За спиной у него все же громыхнул длинный раскатистый гром – Хватуниха не выдержала, пальнула в воздух сразу из двух стволов. Выматерилась вслед пограничнику.

Кацуба на грохот даже не оглянулся.

Старший инструктор политотдела, приехавший из Хабаровска, появился в штабе Гродековского отряда ранним утром, невыспавшийся, с серым лицом, всем недовольный и первым делом попросил поднять с постели комиссара отряда.

– Так рано еще, товарищ хороший, – попробовал урезонить его дежурный, но приезжий отчитал служивого так, что лицо у того тоже сделалось серым.

– Я прошу не яичницу из трех яиц мне изжарить и не чай подать в серебряном подстаканнике, а поднять с постели комиссара отряда. Уразумел, дежурный?

– Так точно, уразумел…

– Тогда выполняй приказание!

Дежурный удрученно вздохнул, покачал головой и принялся накручивать рукоятку телефона.

– Барышня, барышня, барышня, – монотонно забубнил он, – вот тетеря сонная!

Наконец барышня отозвалась, и дежурный попросил соединить ее с квартирой, в которой обитал комиссар.

Через двадцать пять минут комиссар принесся на взмыленном коне в штаб. Был он мужиком, судя по всему, геройским – к кожаной меховой тужурке у него был прикреплен алый бант с орденом Красного Знамени.

Увидав политотдельского инструктора с недовольным лицом, он козырнул с оттяжечкой, по-кавалерийски:

– С проверочкой приехали?

– Ага, с проверочкой, – вид у старшего инструктора сделался ехидным – хоть он и не имел таких заслуг и наград, как комиссар отряда, но по положению был выше и с его подачи этот орденоносец мог получить такую трепку, что у него галифе могли легко порваться по заднему шву, либо вообще соскочить с кормовой части, потому посланец Хабаровска так себя и вел.

– Что ж, проверяйте, готов представить все документы. С бумагами у нас, тьфу-тьфу-тьфу, все в порядке. Недавно проверяющие аж из самой Москвы приезжали, ничего худого не обнаружили.

– Посмотрим, посмотрим… – старший инструктор улыбнулся. Улыбка его хоть и была доброжелательной, но ничего доброго не предвещала. Комиссар знал эту породу людей. Как правило, они чаще всего попадаются среди разного проверяющего люда. Знал комиссар и тактику, то, как надо вести себя с таким народом – лучше всего не дожидаться, когда они будут нападать, а опережать их и нападать самому.

Да потом всякому умному человеку хорошо известно, что нападение – лучший способ защиты.

– Я так полагаю, вы приехали по поводу заявления гражданки Хватун… Я угадал?

Брови на лице старшего инструктора изумленно взлетели вверх, но он ничего не сказал в ответ, решил подождать – а вдруг комиссар признается в чем-нибудь таком, что неведомо в политотделе… Но комиссар молчал, ничего не говорил – тактика, что у него, что у политотдельского сотрудника была одинаковая, получалось, что оба хорошо знали, как надо вести себя в таких ситуациях.

С другой стороны, назвав фамилию Хватунихи, комиссар ничем не рисковал.

– Допустим, – осторожно произнес старший инструктор. Он полагал, что сейчас комиссар назовет фамилию своего проштрафившегося подчиненного, но комиссар неожиданно ополчился на заявительницу.

– Более сквалыжной, оскорбительно болтливой бабенки во всей Покровке не отыщешь, очень скверный она человечишко, – с напором произнес комиссар, – характер ее подленький хорошо известен не только в селе, но и в отряде. Я уж не говорю о заставе.

– Ну-ну! – многозначительно произнес старший инструктор. – А такой боец… по фамилии Кацуба, у вас имеется?

Вот и финиш, можно давать занавес, все встало на свои места.

– Имеется, – прежним напористым тоном проговорил комиссар. – Отличный боец, побольше бы таких на границе! Собаковод очень опытный, следопыт.

– У политотдела на этот счет – другое мнение.

– Вы знаете, сколько нарушителей задержал Кацуба?

– А мне и знать не надо, – резко ответил хабаровский гость, – я занимаюсь моральным обликом советских пограничников, а не их показателями в беге на длинные дистанции.

– При чем тут бег на длинные дистанции?

– А что, разве бег за нарушителем – это бег на короткую дистанцию? Я представлял это совсем по-другому. Хороши же у вас нарушители, если они даже бегать по-настоящему не умеют. Таких брать легко, голыми руками можно, как общипанных до последнего перышка кур, – лицо инструктора сделалось язвительным, уголки рта сместились вниз. – А потом, товарищ комиссар отряда, откуда вы знаете, что происходит в Покровке и как тамошние жители относятся друг к другу, когда у вас квартира не в Покровке и даже не в Уссурийске, а в Гродеково?

– В Покровке раз в неделю я бываю обязательно – там у штаба есть дом – специально держим для будущей комендатуры, поэтому покровских обитателей знаю хорошо.

– Обсуждать мы будем не гражданку Хватун, а вашего подчиненного Кацубу, – гость из Хабаровска ожесточенно рубанул рукою воздух, будто саблей полоснул по пространству, стремясь развалить его. Решительный был товарищ.

– Ну что ж, Кацубу так Кацубу, – комиссар согласно наклонил голову. Про себя решил, что будет держаться до последнего, но Кацубу этому хлыщу не сдаст. – На всякий случай, для сведения, товарищ уполномоченный политотдела, Кацуба лично, в одиночку, задержал несколько десятков нарушителей.

– Разберемся, – резким, каким-то птичьим, изменившимся голосом произнес хабаровский гость, – если он не виноват, то наградим, к ордену представим, если виноват – накажем по всей строгости… Чтобы другим неповадно было.

– Чтобы другим неповадно было… – эхом повторил за ним комиссар. – Вот то-то и оно…

– Там, на месте, свободный кабинет найдется?

– В Покровке есть дом, о котором я сказал, на заставе же – только комната начальника, его фамилия Татарников, у замов Татарникова кабинетов нет. Канцелярия – общая.

– Тогда пусть начальник заставы освободит мне свое служебное помещение.

Разбирательство вызвало у хабаровского гостя разочарование: кроме причинения легкого ранения по неосторожности старший инструктор ничего другого не сумел предъявить Кацубе. Пытаясь понять, отыскать мотивы служебного преступления, он потребовал, чтобы врачи нашли на теле Хватунихи следы пулевого увечья.

Следов этих не оказалось – мазь бабки Маланьи заштукатурила все: на теле даже обычного покраснения не было обнаружено.

Осматривали Хватуниху два врача: старый, седой как лунь доктор в чеховском пенсне и молоденькая, недавно окончившая медицинский факультет врачиха, приехавшая на Дальний Восток из Перми. Оба сделали заключение: никаких следов пулевого ранения не обнаружено.

– Вы не врачи, а дети малые, – разозлился хабаровский гость, – вас обвели вокруг пальца, обманули, как учащихся церковно-приходской школы…

– Я сам когда-то заканчивал церковно-приходскую, – обиделся старый врач. –