Впрочем, то, что ей было нужно для снадобий, она отыскала…

Кацуба с Цезарем находился недалеко в лесу, изучал следы, попавшиеся ему, – очень уж занятные они были – то ли тигр прошел тут, то ли медведь, с длинными, словно бы специально отращенными когтями. Вдавлины были глубокие, ни медведь, ни тигр таких не оставляют, да и потом медведи в эту пору спят поголовно, шатуны, которые зимой бодрствуют и могут причинить много бед, в округе, кроме убитого Сердцеедовым, замечены не были.

Так чей же это след? Кацуба решил пройти по нему дальше, понять – вдруг обнаружится что-нибудь интересное?

Он прошел метров двести, когда Цезарь вдруг сделал стойку и зарычал.

– Тихо, Цезарь, – едва слышно проговорил Кацуба и присел на корточки у высокого орехового дерева, обнесенного по кругу густыми обледенелыми кустами.

Краем уха он зацепил хруст снега под чьей-то неосторожной ногой, потом звук исчез, над лесом повисла тяжелая тишь, но вот ее вновь прорвал звук – опять захрустел снег.

На Кацубу шел человек. Или зверь. Нет, скорее всего, все-таки человек. Кацуба стянул с плеча карабин, положил себе на колени, снова обратился в слух.

Через несколько минут он увидел, как на поляну перед ним аккуратно, будто опытный контрабандист, выбралась бабка с небольшим мешком, висящим на плече. Кацуба сразу узнал ее: соседка председателя Покровского сельсовета… Морщинистое, утяжеленное книзу лицо, лапки мелких складок у глаз, в правой руке – отполированный до лакового блеска черенок от метлы. А может, и не от метлы, может быть – от граблей.

Остановившись на поляне, бабка огляделась. Просвиров говорил, что она глухая, как пень, хотя и слышит, что происходит у нее внутри – и как желудок бурчит, и как ведет себя пищевод, – а Кацубе показалось, что бабка не такая уж и глухая, больше, честно говоря, притворяется – по глазам ее все видно. И по рукам. Всякого человека обязательно выдают глаза и руки, как бы он ни маскировался.

Оглядевшись, бабка не нашла на поляне ничего подозрительного, закряхтела по-стариковски громко и уселась на пень, высовывающийся из снега – решила перевести дух. Тут перед ней и возник Кацуба.

Бабка вскинулась. Разглядев, что перед нею пограничник, облегченно махнула рукой:

– Тьфу!

– Бабунь, тут пограничная зона – какой-нибудь белогвардеец и подстрелить может… Чего ты здесь делаешь?

Бабка Маланья протянула ему мешок.

– Посмотри.

– Контрабанда? – Кацуба не выдержал, засмеялся.

– Ага, контрабанда, – бабка тоже хихикнула, окуталась парком дыхания, – можешь взять, я еще наберу.

С точки зрения Кацубы в мешке был один мусор, ничего путного – какие-то корешки, стебли сухих трав, грибы, которые растут на поваленных деревьях, мелкие мерзлые веточки, холщовый мешочек, плотно набитый твердыми почками, словно дробью, куски мха, помороженные листья…

– И это все полезно? – Кацуба ткнул пальцем в мешок.

Цезарь, любопытствуя, тоже заглянул внутрь мешка.

– Еще как. Все до последней крошки пойдет на пользу, – подтвердила бабка. – Если хвороба какая прихватит тебя, милок, – приходи, не стесняйся.

– Приду, – пообещал Кацуба, – куда ж я денусь. Хотя к нам на заставу два раза в месяц приезжает фельдшер.

– Фельдшер – это фельдшер, а я – это я, – гордо произнесла бабка.

– Бабуль, ты Хватуна знаешь?

– Его в Покровке многие знают, хотя знакомством этим не гордятся.

– Отчего так?

– Плохой человек, потому и не гордятся, – лицо у бабки Маланьи сделалось сморщенным, как вяленое яблоко, – сплошь борозды, тонкие кривые полоски, глаза заморгали жалобно. – Хороших людей в большинстве своем выбила война. Вот и остались разные Хватуны: куда ни глянь – обязательно глазами упрешься в Хватуна.

Кацуба не выдержал, крякнул.

– Ты, бабуль, поаккуратнее тут ходи, направление это действительно опасное: беляки туда-сюда мотаются, иногда прорываются со стрельбой, китайцы с винтовками ходят – всякого сброда полно, в общем. Да и на заставе новичков много, ненароком подстрелить могут.

– А это чего? – бабка указала пальцем на странные следы, отпечатавшиеся в снегу.

– Сам не пойму. И Цезарь понять не может, – Кацуба потрепал пса по загривку, – оба соображаем, но сообразить никак не можем. Скорее всего, тот же Хватун их и оставил.

Бабке знающе прищурила один глаз, почмокала губами.

– На Хватуна это похоже очень, – молвила она и с кряхтеньем вскинула мешок на плечо. – Ну, служивый, бывай здоров, не журись, а я потопала.

В ответ Кацуба козырнул и направился с Цезарем в другую сторону. Прошел он немного, метров двести всего, остановился, нахмурился недобро: здесь неведомый зверь также сделал остановку, в снегу светлела большая выдавлена, словно бы тут, прямо на земле, отдыхал человек с большой тяжелой задницей, но не это было главное. В стороне от следов к насту прилип измочаленный, искусанный зубами коротенький окурок.

На цигарку-самокрутку была пущена китайская газета, та самая, которую он засек, когда в прошлый раз шел по следу Хватуна. Конечно, насчет иероглифов и вообще всяких шрифтов Кацуба не был специалистом, но плохонькая рисовая бумага была та же, это абсолютно точно.

Некачественную бумагу эту, произведенную из рисовой соломы, Кацуба мог отличить от многих других сортов газетной макулатуры. Вот тебе и след неведомого зверя – то ли вепря, то ли коровы, то ли еще кого-то… Интересно только, когда этот неведомый зверь научился цигарки под контрабандиста Хватуна скручивать?

– Может, ты ответишь на этот вопрос? – спросил он у Цезаря.

Цезарь промолчал – этого он не знал, а то ответил бы. Кацуба не выдержал, вздохнул, озадаченно потер рукою красную, настывшую на ветру шею:

– Вот-вот, и я не знаю.

Повздыхав немного, он достал из кармана спичечный коробок, который примелькался уже всем бойцам на заставе, аккуратно подцепил пальцами чинарик и сунул внутрь коробка: пригодится для последующего осмысления и выводов. А главное – поможет изловить шельмеца этого, изворотливого гражданина Хватуна.

Теперь Кацуба догадывался, на какое подворье приведет этот диковинный след. Откуда-то из глубины леса принесся резкий, заставивший онеметь кожу на лице ветер, который то исчезал, то возникал вновь, тряхнул жалкое тощее деревце, выросшее на обочине тропы, сбил с него снег – чуть не выдрал несчастное растение с корнем, – снег плотным слоем ссыпался на землю, завалил часть следа.

Но другая-то часть осталась. По ней Кацуба пошел дальше – след этот надо было довести до конца, до итоговой точки. До изгороди, значит.

Ничего нового следопыт Кацуба для себя не открыл – след привел его к подворью Хватуна.

Дальше, за изгородь, Кацуба не пошел – и без того все было понятно. И по злому рычанию Цезаря также все было понятно – умный пес зря злиться не будет.

Он хотел было уже уходить, как на крыльцо выскочила Хватуниха с разъяренным лицом. В руках она держала двустволку, казавшуюся в сравнении с ее могучей фигурой игрушечной, – обычная пукалка, из которой пробками стреляют по мухам.

– Ты… Ты… Ты!.. – заорала было Хватуниха, но очень быстро остановилась – дыхание у нее твердой затычкой застряло в горле, ни туда ни сюда, Хватуниха не могла говорить. Она наставила ружье на