рассказала, что дома, после их свидания, она обнаружила несколько капелек крови и пару маленьких белесоватых кусочков, похожих на пленку.

— Ты ее надорвал, но не сломал! — сказала увлеченная учительница. — Третий раз — будет решающим. Крепость дрогнула, и бастион готов к сдаче или взятию. Сожми ее плечи, вцепись в них и хотя бы минуту не давай ей соскочить, делая разрывающие, резкие движения. И не думай ни о чем, ей это будет так же приятно, как и тебе, — поучала внимательно слушавшего Августа Томила. — А когда почувствуешь, что приближается конец и сейчас все выплеснется, выскользни из нее и сильно прижмись к ее животу, чтобы она не забеременела. Потом я тебя научу, как ей предохраняться и спринцеваться.

— А что это такое?

— Я тебе все расскажу, не волнуйся. Но сначала — доделай свою… работу. Ты уже почти стал мужчиной. Еще чуть-чуть… — И она поцеловала его ласково в нос.

Флана теперь редко видели во дворе. Большую половину дня он проводил с Лаурой, потом ходил в ненавистную школу. А вечером приходил в себя, и отец заставлял его учить уроки. А если к этому добавить секцию по волейболу, футбол во дворе по выходным, когда Лаура не могла приходить, то расписание его жизни получалось довольно утрамбованным.

В девять утра раздался отрывистый звонок, и он впустил ее, пахнущую свежестью утра. Приближался май, и она была уже в легком платье с красивым платком на шее.

— Здравствуй, Августочка, — сказала она и поцеловала его в нос. Она всегда была очень ласкова к нему, нежна и внимательна.

— Я тебе принесла еженедельник, о котором ты давно мечтал.

Писчебумажные изделия были большой слабостью Августа и большим дефицитом в городе.

— Спасибо огромное, — сказал он и поцеловал ее в щеку. — Откуда такое чудо?

— Отец привез с конференции.

Август давно хотел начать вести дневник, еще и не представляя, что в будущем, намного позже, его так сильно заинтересует эпистолярный жанр.

— Твои предки не могут вернуться раньше? — с улыбкой спросила Лаура.

— Могут. В этом мире все может произойти.

— Но ты уверен, что они не придут, да? — подмигнула Лаура.

Августу очень нравилось наблюдать, как она раздевается. В этом было что-то загадочное, томительное и притягательное. Приковывающее. Она очень красиво это делала. Лаура была первая девушка, которая раздевалась при нем догола. И оставалась только в тонких французских трусиках.

Он обожал наблюдать, как она, стоя у окна рядом с трюмо с тройным зеркалом, медленно, задумчиво раздевалась, зная, что он наблюдает, что ему нравится. Сначала она снимала водолазку, оставаясь в снежном лифчике. Вынимала заколку и давала полную свободу пышным блестящим волосам, чтобы они могли обнять ее плечи. Потом расстегивала замок на боку юбки и, дав ей упасть на пол, переступала через нее. Иногда Лаура приходила в колготках, это еще была великая редкость, и в городе, может, три-четыре дамы владели подобной драгоценностью. Но сегодня она была в белых чулках, пристегнутых четырьмя застежками, по две сзади и спереди, к женскому поясу кремового цвета, надетого поверх трусиков. Белые чулки безумно возбуждали Флана, больше чем какие-либо другие. Она не спеша, чувствуя его взгляд и по очереди поднимая ноги, расстегивала серебристые застежки-резинки и грациозно снимала пояс. У нее была худая красивая фигура. Абсолютно прямые ноги и вызывающая желание коснуться привлекательная грудь. На ней оставались только трусики и лифчик. Она предоставляла возбужденному Августу право самому снимать с нее трусики, что также возбуждало и ее. Подняв юбку с пола, она аккуратно складывала свои вещи на пуфик, стоящий перед трюмо. С лифчиком она разбиралась сама. Потом, как будто нежданно-негаданно, замечала взгляд стоящего в двери Августа.

— Ты подглядывал? — наигранно удивлялась она. — Как хорошо!

И быстро скользила под отброшенное покрывало. Август обожал, когда ее теплая душистая грудь попадала ему в рот, и он начинал засасывать ее. Около получаса он целовал, мял, сосал и ласкал ее груди. Они у нее были очень чувствительные, и ей безумно нравились его поцелуи. Без пятен на нежной шелковой коже не обходилось ни одно свидание. И ее груди постоянно покрывались новыми засосами, когда прежние еще не успевали пройти. Ее соски мгновенно возбуждались и увеличивались при первом же прикосновении его языка. Потом он целовал шею, ключицы, плечи и очень любил целовать ее подмышки… Они его сильно возбуждали. Потом она шептала, нежно и страстно, чтоб он снял с нее трусики. В ответ она снимала с него… и начиналось трение лобками.

О, эти трения! И дикое возбуждение. Которое уже ничем невозможно было сдержать, удержать или остановить. Он начинал давить на ее лобковую косточку, скрытую маленьким перелеском нежных волос, срединой своего органа, потом скользить и — уже оба голые — они двигались в одном ритме, доставляя друг другу неземное, сказочное удовольствие.

— Ты хочешь, я тебя поцелую… то есть его?

Август смутился и ничего не ответил. Он скользнул между ее нежных ног, и теперь член был охвачен и зажат внутренней частью бедер. После нескольких движений он раздвинул ее ноги шире, надавив на них торсом. И по овевающему, возбуждающему своей прохладой воздуху почувствовал, что его раскаленный ствол находится прямо напротив ее срамных губок. (Хотя слово «наружных» звучит лучше, чем «срамных». Впрочем, почему они срамные — непонятно. Срам — их показывать?..) Он коснулся их головкой, и они затрепетали. Она вся сжалась, как будто перед ударом или броском. Судорожно схватилась за его плечи нежными тонкими пальцами и напряглась. Она очень хорошо понимала, что ему хочется, ей хотелось того же, — и чтобы Августу было хорошо. Чтобы стало наконец приятно и он получил удовольствие. Но боль, эту дикую боль, когда казалось, что вгоняют тройной шомпол или раскаленный жезл, — она не могла перенести, не могла справиться со своими нервными окончаниями. На то они и были нервные.

Он начал осторожно внедряться, как бур в скважину, пройдя входное отверстие и ее мягкие, нежные губки-врата. Дальше был — рай! Но в него нужно было попасть. Вдруг она сжала инстинктивно бедра и выгнулась, напрягшись неимоверно.

—