высокопоставленные органы любят. Процесс получится громким. И звезды на погоны сами собой с неба посыплются. Уже легче — на безрыбье нас бы с тобой тоже посчитали. А так, похоже, отделаемся легким испугом.

— Будем надеяться.

Помолчали. Константин переводил дух — монологи никогда ему просто не давались. Да и посмотреть было на что. За полотнами-одиночками последовали диптихи. Для погружения в глубины и тонкости замысла художника требовалось осмысление. И внимание. Полупрозрачные фигуры на полотнах плавно перетекали из композиции в композицию, дробились на мелкие, едва уловимые детали, расплывались, растекались по весенним лужам и зимним сугробам. Мерцали каплями росы на траве. Пылали томными июньскими закатами. Сочились березовым соком на уютные мартовские проталины. Звенели тысячами серебряных колокольчиков в синих акварельных далях. И совсем рядом, непонятно и невероятно где. Константин поежился: заложенное в полотнах чувство пульсировало в его душе. И теле. Что-то раскрывалось навстречу давней и всем понятной истине. Что-то требовало сиюминутного освобождения. Что-то, напротив, вяло протестовало и стремилось укрыться в недоступных сознанию глубинах.

Робкий осторожно, словно боясь нарушить хрупкий искусственно созданный мастером мир вокруг, оглянулся.

Двое молодых людей, держась за руки, сидели на банкетке и созерцали — иначе и не назовешь столь очевидно проявляющийся восторг познания — миниатюры, размещенные на колонне. Издали суть композиции невозможно было разглядеть. Но в лицах ребят прочитывалось все до мельчайших подробностей. Торжество любви, непостижимое, невероятное, манящее…

Константин вздохнул, переключился на пожилого толстяка в углу. Тот скорбел. Взгляд передвинулся на источник скорби. Хотя, нет, краски и мазки настраивали на оптимистичный лад. Скорее всего, герои только начинали свой путь вместе. Осторожные прикосновения. Неуверенность. Волнение. Никакого страдания. Скорее всего, просто память.

— Великая сила искусства… — пробормотал Робкий, возвращаясь к разговору.

— Ты о чем?

— О Собесском. Пробился все-таки. Сам. А ведь мог соседей подключить. Благотворительность у нас сейчас в моде.

— Меценатство.

— Типа того. Подумаешь, отстегнуть пару-тройку процентов от трудов не всегда праведных, надавить на имеющиеся под рукой рычаги, созвониться с кем надо — и вот ты уже благодетель, отец родной. И вот уже медные трубы без устали трубят о твоем добром сердце и щедрой душе. И вот… Эдак я и до завтра не закончу. Возвращаюсь к Истокам. Не утомил?

— Какое там! — улыбнулся собеседник. — Мне бы только на супружницу свою не наткнуться. Надоело, поди, без дела гулять. Боюсь, домой потащит.

— Отобьемся. Тут, за углом, натюрморты обалденные. Обязательно соблазнится. Да и немного мне осталось. Зайчик…

— Где?

— В Престижном. Лев Львович. Мутация у них там с именами и фамилиями случилась. Такого наворочено — не то, что ноги, мозги сломаешь. Хотя и у нас подобное сплошь и рядом случается. Бизнесмен. Милый, обаятельный человек. Холеный и ухоженный красавец в самом расцвете сил.

— Ты, случаем, ориентацию не сменил? — полковник взглянул на Константина с очевидным подозрением.

— Не с нашим счастьем, Эрнест Петрович. А вот некоторым повезло больше. У простодушного Ярика за гражданином Зайчиком числятся махинации со спиртным. Неудивительно — у того свой завод. И сеть магазинов. Широкие связи с общепитом. Вполне возможно, что здесь Пукель попал в яблочко. Грех не использовать интересные возможности для продажи своей и чужой некондиции. Опять же, граница рядом, пакуй брак в фирмовую тару и вывози за кордон. Дешево и сердито.

Плюс увлечение малолетками. И чем он их берет? — этот вопрос в докладной моего лейтенанта украшен семью жирными вопросительными знаками. Обидно, должно быть, Ярославу, что пустышка выпала. Девочка здесь практически ни при чем. Просто повелась на легкие деньги.

Имеется у нашего водочного баронета и другое дно. Жен Лев Львович меняет. Ну, не то, чтобы как перчатки, но регулярно. Потому и пользуется Лев Львович наивными деревенскими женами и любительницами острых ощущений. Девочка на дорогой машинке поспорила с приятелями, что окрутит какого-нибудь папика. И рыбак увидел товарища по интересам издалека, как и положено. Сговорились на дюжине ночных свиданий. Думаю, что девочке обломились неплохие денежки.

Супруга окончательно заблудилась в своих противоречивых подозрениях, а приемный сын Ростислав встал в позу. Словом, этот любвеобильный хищник умело сочетает приятное с полезным, и нашим преемникам будет, чем заняться в ближайшие недели. А то и месяцы. Самое время подвести итог моему спичу. Да, я же о святом семействе позабыл!

— Склероз, батенька, намечается. Не рано ли? — хохотнул полковник. — Ты о священнике уже говорил. У него туристический бизнес нарисовался. С христианской подоплекой. Не скажу, что чересчур оригинально, но с претензией.

— Я не о Шумском. Тут другое. Спасители земли родной — фермер и директор сельской школы. Вернее, частной гимназии. Соратники и сподвижники.

— Правда, святые?

— Не то слово! Радетели. И тоже с претензиями. Дама — с акцентом на аристократичность. Имечко ей родители придумали — туши свет — Барбара Ягеллоновна.

— Ни дать, ни взять — Баба Яга! — восхитился полковник, не удосуживая вниманием следующий шедевр Собесского.

Эрнест Петрович устал. И от бесконечной вереницы рисованных персонажей. И от обвала подробностей никому не нужного теперь уже дела. Какой ему интерес до всех этих Барбар, Янов и прочих богатеев, обустроившихся в тихом уютном местечке. Подумаешь, чертоги они возводят, вкупе с глобальными жизненными планами! Главное, чтобы его не трогали. Вместе с отделом. Мимо шли. Рядами и колоннами. Но исключительно параллельно.

Он вздохнул, прекрасно осознавая, что никто не пойдет по указанной траектории. По той лишь причине, что отделу нужны деньги. А на оклад никто из его горячо любимых подчиненных ни ремонта в своем кабинете не сделает, ни машину убитую на колеса не поставит. И тогда плакал переходный вымпел, отеческие объятья генерала и крохотная — курам на смех — управленческая премия. А как же хотелось и того, и другого, и даже третьего. Амбициозен был Эрнест Петрович по-советски. И более всего на свете обожал гром аплодисментов, завистливые взгляды конкурентов и себя, спускающегося в рукоплещущий зал с красивой очередной наградой.

— Баба Яга…

Очевидно, Робкому тоже было о чем задуматься. Поскольку фраза, сказанная первоначально, не снискала должной реакции. Лишь при повторе подчиненный ветерана белорусской милиции ухватил суть и уважительно кивнул в сторону начальника:

— Вот именно! Так ее вся округа кличет. Что баба, то баба — хоть в избу горящую, хоть в танк. И насчет Яги все складывается. Держит своих подчиненных в конкретных рукавицах. По сорок часов у доски вкалывают чуть ли не за спасибо. И еще столько же дома. То к ремонту готовятся, то планы строчат, то пироги для дорогих гостей пекут. Никто не пискнет — деревня — выгонят — куда пойдешь.