Потом нежданно пришла беда. Бедой оказались дикие люди — рассказ Димеоны здесь становился туманным, чересчур путанным, девочка всё время прыгала с одного на другое, периодически начиная плакать, и понять, что же произошло, я смог только в общих чертах, но, пожалев нервы нимфы, не стал переспрашивать. «Это зло... Плохие, плохие люди!» — повторяла друидка.

Похоже, произошла стычка: какие-то из сестёр и братьев погибли, но сама Димеона и её наставница выжили. Чужаков прогнали или убили — здесь Димеона опять не могла говорить из-за слёз и от отчаянья — и община друидов, пусть и поредевшая, стала жить дальше практически так же, как и до инцидента. С этой поры, однако, Мелисса до неузнаваемости переменилась: вместо добрых слов о любви Фериссии она всё больше говорила о том, что Богиня покарает неверных и что нет иного пути исправить людей городов, кроме как истребить их всех до единого. Для девочки настали тёмные времена: никто больше не встречал её добрым словом, не учил полезным секретам. Лишь старик Левизан иногда брал её с собою за травами, но он почти всё время был занят, готовя порошки и снадобья, так что вскорости Димеона осталась почти что одна. Люди посёлка шли к ней, лишь когда им было что-то надо, те из её друзей, что уцелели после побоища, ушли дальше в лес, а от прежних храмовников осталась одна только Мелисса, проводившая теперь часы в уединении, лишь иногда выходя к людям и рассказывая о Фериссии так, как прежде не могла и помыслить.

Цветущее лето сменилось печальной осенью, а потом — и студёной зимой. С каждым днём крепчал и мороз в сердце Мелиссы. Теперь она уже не говорила о диких людях иначе, кроме как в том ключе, что во имя Фериссии их всех предстоит уничтожить. Димеона пыталась с ней спорить, желая вернуть ту, прежнюю, добрую свою наставницу, но старшая жрица была сильнее и на словах, и на деле, причём сила её росла со дня на день, тогда как Димеона переживала явно не лучшие времена. Авторитет тёмной проповедницы ширился, послушать её приходили друиды из дальних общин, и о том, о чём они шептались с ней потом тихо-тихо, можно было только догадываться. Лишь старик Левизан мог ей перечить, но ему было уже скоро за сотню, иной день он едва мог подняться с постели, и то исключительно благодаря своим травам, и все вокруг понимали, что он скоро умрёт.

Пришла весна, раскинулось лето. Димеона не спорила больше с наставницей, но в душе продолжала верить, что может быть иной путь исцелить неразумных. Видя это, Мелисса очень сердилась и каждый раз разъясняла девочке, что блуд, в который загнали себя дикие люди, невозможно истребить никакими словами. Димеона слушала это, видела, как горят глаза жрицы и тех, кто её слушает, и вся в слезах шла к Левизану, который жалел её и порой говорил, что в ней куда большая сила, чем в гневе наставницы. Сама нимфа в это не верила — она боялась того, что Мелисса всё же права и что ей придётся в конце концов стать такой же. Мелисса злилась на старика, но сделать ничего не могла, потому что тот был гораздо старше и умел говорить так, что слова тёмной жрицы оборачивались против неё. Увы, время было на её стороне, и все знали, что, едва Левизана не станет, армия Мелиссы, к которой стекалось всё больше общин, двинется на города, чтобы огнём и мечом разрушить их во имя Фериссии, а живущих в них предать лютой смерти. Видя это, Димеона опять плакала и просила Мелиссу одуматься, но та на это лишь раздражалась и наконец решила послать её к диким людям, чтобы непокорная ученица своими глазами увидела, как слепы они в своих заблуждениях, как глубоко мерзостны их поступки, и, поняв это и огрубев сердцем, могла идти в бой вместе с ней.

Дальнейшее мне было уже известно. Я слушал эту историю, невозможную в своей достоверности, зная, что этого быть не могло, но понимая при этом, что верю каждому слову, и чувствовал, что начинаю уже по-иному смотреть на чудачества проповедницы. Разумеется, отправляясь в путь, девочка думала, что могла бы легко научить всех ходить путями Фериссии, ведь тогда воцарился бы мир и все жили бы счастливо. Теперь же, однако, она уже не верила, что такое возможно. Я сидел, затаив дыхание, слушал эту печальную исповедь и не знал, как мне с нею быть и что делать дальше.

Наконец, вздохнув, девочка умолкла. Молчал и я. В деревьях за нашими спинами пели птицы, а снизу, из-под обрыва, доносился далёкий шум города. Поднявшееся уже высоко солнце освещало улицы белого камня, по которым туда и сюда сновали прохожие.

— Димеона, — позвал я.

— А?

— Я и не знал, что с тобой можно сидеть и вот так разговаривать.

— Я тоже, — просто ответила нимфа. — От этого как-то... Спокойно и грустно.

— Мне тоже, — кивнул я.

Димеона сопела.

— Расскажи теперь ты про себя, — попросила она, наконец.

В моей голове моментально возникла картина: я стою в комнате у А. А. на разборе полётов, где выясняется, что я откровенничаю с туристами. Я даже представил, что я скажу, что он скажет. Я скомкал этот сюжет и выбросил в форточку.

— Почему бы и нет, — сказал я медленно. — Почему бы и нет...

[1] Сказка устроена рационально, и, даже заночевав в лесу, посетители могут рассчитывать на базовые удобства и необходимую инфраструктуру.

Глава одиннадцатая, в которой Максим рассказывает о себе

Мой рассказ, боюсь, вышел далеко не таким свежим и