увлекательным, как жизнеописание лесной нимфы. В своё оправдание могу лишь сказать, что я постарался сделать его максимально правдивым, ни разу не покривив душой. Содержавшаяся в нём биография была, в общем, обычной: родившись в небольшом городке, я пережил детство, оставившее после себя несколько фотокарточек, пару царапин, горстку не вполне приятных воспоминаний и ни одного человека, которого я мог бы назвать своим другом, а затем, как и все вокруг, пошёл чему-то учиться. Овладев без особых успехов технической специальностью, я попал в котёл простой взрослой жизни, где меня прибило к причалу такой же обычной работы со своими минусами и плюсами. Не могу сказать, чтобы в этот период я получал от происходящего такое уж наслаждение, однако концы с концами мне удавалось сводить вполне сносно, да и мыслей о том, на что променять свою неказистую долю, у меня всё равно не было.

Потом со мною случилась Сказка. Она влюбила меня в себя с первого взгляда, решительно, без возврата, заставила приходить сюда снова и снова и, в конце концов, приняла меня в свои любящие объятия, в обмен продемонстрировав всю свою подноготную. Так я стал младшим волшебником Максимом Коробейниковым, оперативным сотрудником и учеником знаменитого в узких кругах Аполлона Артамоновича. Как это часто бывает, эйфория быстро прошла, и тогда оказалось, что работа в Сказке — это, в общем-то, та же рутина, что и работа в миру, разве только раскрашенная в иные цвета, но к этому времени мне уже нужно было писать статью, ловить музыкантов и делать сотню других вещей, которые отнимают всё время, но потом забываются крайне быстро: ты смутно помнишь о том, чем ты занимался, можешь даже назвать несущественные детали, но, когда тебя спрашивают, чем кончилось дело и что ты из этого для себя вынес, ты лишь отвечаешь дежурными фразами, ощущая внутри щемящую пустоту, и спешишь перевести разговор на другие материи. Порою, в бессонные ночи, а в особенности — когда мне на голову сыпалась очередная порция шишек, я думал о том, что с этим пора завязать, наконец взяв себя в руки. Причин, по которым я не сделал этого, было две. Во-первых, мне совсем не хотелось возвращаться туда, откуда я ушёл, когда выбрал Сказку, потому что здесь, как ни крути, было лучше. Во-вторых, к этому времени в мою жизнь вошла Лада.

В мою жизнь вошла Лада — и как-то само собой получилось так, что оплата съёмной квартиры напрямую зависит от того, получит ли маг Максим Коробейников свою зарплату аккурат к сроку, а его занятия за пределами Сказки ограничены крайне скудным набором людей и обрядов — не то чтобы слишком неинтересных, но оставляющих после себя лишь всё ту же щемящую пустоту. Конечно, были в этом союзе и другие аспекты, в том числе и более приятные — но, когда речь заходила о том, почему я работаю в Управлении, первым мне в голову приходил именно такой ответ.

Дальнейшая история читателю уже известна, хотя Димеоне я, разумеется, пересказал её всю: и как мы жили вдвоём с Ладой, коротая морозные вечера, и как потом я вдруг остался один в старом доме с прогнившими стенами, и как мы с Василисой валяли дурака в Управлении, строя рожи за спинами старших волшебников, и как ради неё, Димеоны, я стал охотником Даффи откуда-то из-под Луня, и о том, что в конце концов из всего этого получилось.

Сначала Димеона слушала молча, лишь изредка хмыкая в ключевых местах, но очень скоро начала задавать вопрос за вопросом, поскольку многое из того, что я пытался до неё донести, оказалось ей непонятным. Мне пришлось объяснять ей про школу, про институт, читать краткий курс экономики, хотя разъяснить до конца, чем отличается Сказка от жизни в миру, я так и не смог. Сошлись мы на том, что до прихода сюда я был «совсем диким», ведь лишь вконец одичавший человек может всю жизнь прожить в городе, да ещё и не знать при этом ни одного заклинания. Рассказ про Ладу, который, как я боялся, закончится расспросами о специфике наших с ней отношений, прошёл, напротив, спокойно: нимфа только спросила: «Ты её любишь?» — и с этим вопросом было покончено. К объяснению того, кто такая есть Василиса, девочка отнеслась с пониманием и даже добавила красок к портрету волшебницы. Аполлон Артамонович оказался материей более сложной: объяснить, для чего маги пишут статьи и какая у них иерархия, я, пожалуй, ещё смог, но вопросы о мотивации шефа были для меня самого белыми пятнами, так что здесь нам пришлось ограничиться тезой о том, что он очень умный.

Я не очень люблю говорить о себе — человек я достаточно скучный — однако друидка была благодарным слушателем, и к концу своего рассказа я почувствовал даже некоторую гордость за то, к какой славной профессии принадлежу. Описание моей работы было для Димеоны большим откровением, а когда я сказал, что почти все маги диких людей занимаются тем же, чем я, она едва могла мне поверить. Вообще, очень скоро я понял, что рассказ этот оказался куда интереснее для меня самого, чем для друидки: за последние несколько лет у меня как-то не было случая серьёзно задуматься обо всём, что со мною происходило, не считая нескольких вечеров, когда я засиживался допоздна в Управлении, но тогда всё представлялось мне в основном в чёрном цвете, тогда как сейчас, рассказав о своей жизни, я начал понимать, что многое у меня шло очень даже неплохо, а кое-что даже могло стать предметом зависти окружающих. Приободрилась и Димеона: если в начале моего рассказа она была погружена в свои грустные воспоминания, то ближе к его концу начала забывать о них, уделив всё внимание нашей беседе.

Наконец, иссякнув, я замолчал с чувством глубокого внутреннего удовлетворения: не каждый день случается возможность выговориться, и даже перспектива строжайших мер, применённых ко мне руководством, в тот момент меня не очень-то беспокоила. Кроме того, я вдруг со всей ясностью осознал: продолжаться так, как она продолжается, моя жизнь не должна, а раз так, то не всё ли равно, что подумают наши магистры?..

Какое-то время мы оба молчали, каждый думая о своём. Наконец, нимфа сказала с несвойственной ей серьёзностью: