Друидка сопела.

— Она — твоя женщина? — спросила она, глядя в сторону.

Я вздрогнул:

— Моя... Женщина? Нет, с чего ты это взяла? Мы — мы просто коллеги...

— А.

Повисло молчание.

— А вот твоя Мелисса меня прямо-таки поражает, — сказал я, чтобы переменить тему. — Её нет с тобой рядом — и всё равно она спасла тебя уже целых два раза.

Жрица посмотрела на меня с удивлением.

— Два раза?

Я пожал плечами:

— Ну, я имею в виду: вчера в переулке и тогда, на площади.

— На площади?..

— Перед тем, как я отнёс тебя в клинику к Оззи. Она долго тогда через тебя говорила.

— Говорила? О чём?

— Она... — я прокашлялся. — Она проклинала диких людей за то, что они забыли Фериссию, и говорила, что время их на исходе.

— А... — Димеона кивнула, словно это что-нибудь объясняло. — Да, это она может... Ты сказал, тогда она меня тоже спасла?

Я кивнул.

— От кого?

— В тебя бросили нож из толпы.

— Нож?

— Скорее, кинжал. Метили в горло, но попали в плечо. Храмовники, скорее всего.

— Хм... Не помню.

— Думаешь, почему ты тогда была ранена?

Нимфа пожала плечами:

— Не знаю. Я думала, что упала.

Я покачал головой и ещё раз оглядел друидкину спину — не считая мокрого и кое-где перепачканного в крови платья, о случившемся напоминала лишь полоса пластыря, и было трудно поверить, что она закрывает след от арбалетной стрелы, выпущенной почти в упор. Перехватив мой взгляд, Димеона поёжилась.

— Меня... Трудно убить, — сказала она.

Я не понял, что она имеет в виду. Мы помолчали.

— Знаешь... — наконец, заговорила проповедница, глядя куда-то вдаль. — Наверное, я должна очень-очень сердиться, но злости нет. Ничего нет: хочется просто вот так вот сидеть и молчать.

— Молчать тоже не хочется, — добавила она секунду спустя. — Хочется говорить. Обычно я говорю мало, только о Фериссии или о пустяках — больше о пустяках, потому что я очень глупая — но вот сейчас мне почему-то кажется, будто есть что-то главное и о нём можно говорить очень долго, только я не знаю, почему оно главное. И с тобой говорить мне, наверное, тоже нельзя, потому что ты меня всё это время обманывал, и Мелисса наверняка сказала бы, что нельзя, потому что ты дикий и врун, а значит, плохой, но я всё равно почему-то верю, что вы хорошие... Ты хороший. Про Василису не знаю. Ты хороший, просто ты знаешь мало.

— Так расскажи! — предложил я. — Время есть. Расскажи, чтоб я знал то, что следует.

— Это трудно, — Димеона вздохнула. — Видишь ли... Мелисса послала меня, чтобы я посмотрела на диких людей, на то, как они ошибаются. Я сказала, что, раз они ошибаются, их можно научить тому, как правильно, а она только засмеялась и сказала, что я так думаю лишь оттого, что не видела их своими глазами и что они на самом деле гораздо хуже, чем я о них думаю, и я не понимала, как они могут быть хуже, если я и так думаю, что они ошибаются и не знают закона Фериссии... А теперь, когда меня чуть не убили, когда оказалось, что даже ты меня всё время обманывал, я вижу, что была неправа, потому что я очень глупая, а значит, Мелисса права, и мне надо быть такой, как она.

Девочка вздохнула и замолчала.

— Мелисса давно тебя учит? — спросил я.

— Она мне вместо матери, — кивнула друидка и посмотрела на меня с каким-то странным выражением. — Получилось так, что она приняла меня к себе — сначала как дочь, а потом и как ученицу. Это долго рассказывать — не знаю, стоит ли...

— Расскажи, — я положил руку на ладонь лесной нимфы. — Расскажи обо всём, о чём хочешь.

Димеона посмотрела на меня с недоверием, о чём-то задумалась, что-то взвесила — несколько выражений пробежали по её лицу — откинула со лба прядку волос и вдруг стала рассказывать. Это было описание жизни друидки — путаное, но ужасно простое, и в нём было всё: печали и радости, надежды, стремления, победы и поражения. Девочка говорила нескладно, от сердца, иногда забегая вперёд, иногда вспоминая что-то, иногда останавливаясь, не в силах найти нужных слов или справиться с нахлынувшими эмоциями, иногда повторяя одно и то же по несколько раз, однако при каждом повторе привнося что-то новое. Я сидел рядом и слушал с открытым ртом.

Друидка рассказывала о лесе, о доме, о том, как жила вместе с Сёстрами, как осталась одна, и как Мелисса взяла её в ученицы, и как она радовалась, и как переживала, боясь, что не сможет чего-то для неё сделать. Мелисса была умная, занятая, но очень добрая и всегда находила время, чтоб поиграть с Димеоной, просто поговорить или научить тому, что знала сама. Так шли год за годом, месяц за месяцем: зима сменялась весной, за летом спешила осень, а маленькая община жила, никому не мешая, затерянная в глубине леса, и Димеона росла, училась ходить путями