Реально никто землю для производства хлеба не покупает, 93 % земли граждан – полученные от колхозов паи, а у юридических лиц земли чуть больше 1 %. При этом ликвидация колхозов и совхозов привела к сокращению посевных площадей на треть. Надо зафиксировать этот вывод, ставший несомненным за годы реформ: институт купли-продажи земли, ради внедрения которого реформаторы пошли на создание глубокого раскола в обществе, в России не действует.

Почему же и половина начавших свое дело фермеров прекратила пахать и сеять? Причина в том, что мелкая ферма не может вести хозяйство и тягаться с крупным хозяйством без очень больших бюджетных дотаций. А обещанных дотаций фермерам в России не дали.

В 1906–1916 гг. были хорошо изучены причины неудачи Столыпинской реформы. Но ведь буквально те же ошибки мы видим и сегодня – вот что поразительно. Разница в том, что Столыпин не громил огромную систему крупных сельскохозяйственных предприятий, какие были созданы в СССР.

Политики и академики даже не задумались, почему колхозы и совхозы обходились 11 тракторами на 1000 га пашни, в то время как среднеевропейская норма для фермеров в 10 раз больше – 110–120 тракторов (а в ФРГ – более 200 тракторов). Никто не подсчитал, во сколько обошлась бы в России замена колхозов фермерскими хозяйствами, если бы она действительно произошла в полном масштабе. Между тем только обеспечение тракторами обошлось бы, в ценах 2008 г., в 1,3 трлн долл.[40]!

Хозяйства фермеров в основном являются семейными. По сути дела, это трудовые крестьянские хозяйства с очень малой долей наемного труда. В 1999 г. в фермерском хозяйстве в среднем было 1,3 работника, причем в среднем один работник за год отработал только 43,9 человеко-дня. Реально это были батраки-сезонники. Затраты на оплату труда с социальными отчислениями в структуре расходов фермерских хозяйств составляли всего 10 %. В 2006 г. общее число работников, занятых во всех фермерских хозяйствах, составляло 475 тыс. человек. В их числе наемных работников, занятых на постоянной основе, было 83 тыс. человек, то есть в среднем по одному работнику на 3 фермерских хозяйства. Остальные – поденщики или сезонники. Таким образом, фермерские хозяйства в России в целом стали еще менее «капиталистическими», чем в 1999 г.

В 2013 г. фермерские хозяйства произвели 9,8 % всей валовой сельскохозяйственной продукции РФ, имея 24,4 % всех посевных площадей России. Так ради чего разрушили, а не реформировали имевшиеся до реформы крупные развитые хозяйства?

Надо искать новые формы соединения трудовых крестьянских хозяйств с крупными предприятиями, совместно модернизировать их как систему. Но для этого требуется рефлексия, а она отсутствует.

Причины поражения навыков рефлексии фундаментальны и находятся в синергическом (кооперативном) взаимодействии. Соединились и усиливают друг друга политические и мировоззренческие факторы, которые отличают режим переходного периода. Этот режим возник и действовал в состоянии перехода «порядок – хаос». Хотя внимание обычно привлекают необъяснимые ошибки в решениях органов власти и управления, основанием для таких ошибок является повреждение инструментов мышления у широких категорий специалистов-обществоведов, связанных с подготовкой решений.

После разрушений от гитлеровского нашествия, сравнимых с нынешними, промышленность была восстановлена за два года, а хозяйство в целом – за 5 лет. В 1955 г. объем промышленного производства превзошел уровень 1945 г. почти в 6 раз, а сельского хозяйства – почти в 3 раза. Это – индикатор жизнеспособности. Сейчас промышленность только-только выходит на уровень 1990 г., а сельское хозяйство в обозримом будущем вряд ли этого уровня достигнет. А реформа длится уже 25 лет. Эту разницу надо объяснить. Ведь дело явно не в мелочах, причины фундаментальны, и речь идет об историческом вызове, от которого не уклониться.

Пока не восстановится рефлексия общности обществоведов и не будет вскрыт и разрушен механизм разрушающего рациональность мифотворчества, строительство нового российского научного сообщества в обществоведении будет парализовано.

Натурализация общества и культуры. Социал-дарвинизм

Дискурс идеологов реформы был проникнут биологизаторством – сведением социальных и культурных явлений к явлениям животного мира, к «закону джунглей». Это – фундаментальный мировоззренческий сдвиг.

Вспомним ставшее общепринятым утверждение, будто рыночная экономика (капитализм) является «естественным» типом хозяйства, в отличие от советского, «неестественного». Г.Х. Попов изрек в своей книжке «Что делать»: «Социализм пришел как нечто искусственное, а рынок должен вернуться как нечто естественное»[41].

Поразительно, как с помощью идеологии и авторитета профессоров и академиков удалось стереть в общественном сознании очевидную вещь: экономика суть явление социальное, присущее только человеческому обществу. Это порождение культуры, а не явление природы. Называть «естественным» завод, построенный «частным предпринимателем, а не Госпланом», – глупость. Это такой же «артефакт», могущий «существовать только в искусственной среде». Рыночная экономия тем более не является чем-то естественным и универсальным. Уж если на то пошло, естественным (натуральным) всегда считалось именно нерыночное хозяйство, хозяйство ради удовлетворения потребностей – потому-то оно и обозначается понятием натуральное хозяйство. Разве не странно, что образованные люди перестали замечать этот отраженный в языке смысл понятия.

Более того, придание обществу черт дикой природы (в частности, к этому сводится социал-дарвинизм) – культурная болезнь Запада, давно осмысленная и во многом преодоленная. Казалось невозможным, чтобы она в конце ХХ в. вдруг овладела умами российской интеллигенции. Под натурализацию общественных процессов, которая в сознании властной элиты приобрела черты радикального социал-дарвинизма и мальтузианства, околовластные интеллектуалы подводили «научную базу».

Вот антрополог В.А. Тишков, директор Института этнологии и антропологии РАН, академик РАН в интервью в 1994 г. высказывает сентенцию: «Общество – это часть живой природы. Как и во всей живой природе, в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство – это утопия и социальная смерть общества» [171].

И это после фундаментальных трудов этнографов в течение шести последних десятилетий, которые показали, что отношения доминирования и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий и культуры, что никакой «природной» предрасположенности к ним человеческий род не имеет. Постулат Тишкова о доминировании и неравенстве в человеческом обществе как естественном законе природы – чисто идеологический вывод. Но для нас здесь важнее, что это – грубая ошибка. Равенство и состязательность – несоизмеримые ценности. Социальное равенство так же необходимо для существования общества, как и свобода – обе эти ценности несоизмеримы. Их конфликт и взаимодействие – фундаментальная проблема обществоведения. Эту проблему в ходе реформ в России просто игнорировали – ценность свободы поставили неизмеримо выше ценности равенства.

Даже на Западе, где с конца ХIХ в. следят за балансом этих ценностей (для «своих»), сейчас именно рассогласование этого баланса считается важным фактором кризиса. Дж. Стиглиц пишет: «В условиях небывалого неравенства со времен Великой депрессии уверенное восстановление в