Только что были поданы закуски, и комната наполнилась серебристым звоном столовых приборов. Хотя я часто бывала на званых обедах и других мероприятиях с мамой, я никогда не видела, чтобы она занималась чем-то другим, кроме как потягивала шампанское из фужеров.

Но Блэквуды, подав еду в свой дом и устроив званый ужин, на самом деле едят. Даже Захара ест свои закуски с явным удовольствием.

Я опускаю взгляд на свою тарелку: крошечные белые кружочки хлеба, крем-фреш, икра, похожая на крошечные черные жемчужины. Порция небольшая — это всего лишь закуска, но я не могу побороть волну паники, поднимающуюся в моей груди.

— Не похоже, что ваш сын когда-либо терпел поражение, — быстро говорю я, пока Закари или его мать не заметили моего дискомфорта. — Мы всего лишь сыграли вничью. — Я горько улыбаюсь. — Почему-то это было еще хуже.

— Я не согласен, — говорит Зак, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня. — Наши имена на верхних строчках этих табличек каждый год могли бы стать предметом споров в семье Блэквудов, но я полюбил это зрелище.

— Или, возможно, ты стал самодоволен, — вмешивается лорд Блэквуд.

До сих пор он слушал молча. Когда он наконец заговорил, его тон был игривым, а не обвинительным, и все же в его глазах читался вызов.

Зак наклоняет голову и некоторое время смотрит на отца, а затем с легкой улыбкой поворачивается ко мне.

— Прости моего отца — он привык к политике, где к соперникам всегда нужно относиться с презрением.

Лорд Блэквуд, к моему удивлению, отвечает точно так же, как его сын, и поворачивается ко мне с легкой улыбкой.

— Простите моего сына — в духе юношеского бунтарства он должен презирать политику изо всех сил. Когда-нибудь он одумается и поймет, что страна не может держаться только на интеллектуальных дебатах.

— Калеб, — предостерегающе произносит леди Блэквуд, — я думала, мы договорились не поднимать тему политики за обеденным столом.

— Мы договорились, моя дорогая, и я выполнил свою часть. Закари был единственным, кто заговорил об этом.

— И ты можешь быть тем, кто оставит это, — говорит леди Блэквуд.

— Страна не может управляться только на интеллектуальных дебатах, — отвечает Закари на заявление отца, как будто его и не прерывали, — но образование — это то, с чего начинается любая цивилизация. Без образования не было бы ни цивилизации, ни страны, которой можно было бы управлять, ни политиков, которые могли бы ею управлять.

Лорд Блэквуд откинулся в кресле, сузив глаза.

— Пекарь печет хлеб, а голодный человек его ест. Отними хлеб, и голодный человек не сможет прокормиться одним лишь присутствием пекаря.

— Убери пекаря, и не будет хлеба. — Зак разразился смехом. — Даже по логике вашей аналогии, отец, пекарь все равно имеет наибольшее значение.

— Ты намеренно неверно истолковал мою аналогию, Закари. — Его отец сохраняет спокойствие. — Я говорю о том, что пекарь необходим для выпечки хлеба, да, но сам хлеб — это то, что утоляет голод человека и поддерживает его жизнь. Смысл моей аналогии в том, что пекарь и хлеб выполняют разные функции, и что функция хлеба, в конечном счете, важнее функции человека, который его создает. Политику может преподавать учитель, но именно политик заботится о стране и ее народе.

— Если не считать того, что при нынешнем правительстве пекарь печет тонкие, изысканные пирожные, которые могут порадовать вкусом человека, который уже поел, но не коснуться губ голодного человека.

— Ха! — Лорд Блэквуд разразился громким смехом. — Пекари в вашей школе, должно быть, не умеют готовить те прекрасные пироги, о которых ты говоришь, Закари. Я отправляю своего сына в частную школу, а он возвращается домой социалистом!

Закари ухмыляется отцу. — Ах, да, социализм — самое грязное слово в вашем лексиконе, отец.

Лорд Блэквуд внезапно поворачивается ко мне.

— Пожалуйста, простите меня, Теодора. Мы с сыном подошли к тому рубежу, к которому в конце концов должны прийти каждый отец и сын. Я хочу, чтобы он пошел по моим стопам и использовал свой голос, свой интеллект и свои привилегии, чтобы войти в политический мир, который очень нуждается в таких молодых людях, как он. Он же, напротив, хочет принести свой интеллект в жертву на алтарь науки и образования. — Он делает глоток из своего бокала. Его тон по-прежнему несколько игрив, но лишь слегка скрывает его недовольство. — А как насчет тебя, Теодора? Твой отец занимается политикой, не так ли? Думаешь ли ты пойти по его пути?

От этого вопроса у меня скрутило живот. Я с тревогой смотрю на Зака, вновь вспоминая о тайне, которую я от него скрываю, о важнейшей информации, которую я утаиваю.

Оглянувшись на лорда Блэквуда, я выдаю ему идеальную смесь правды и лжи.

— Вообще-то я мечтаю стать писателем.

Правда — потому что это моя мечта — учиться, читать и писать.

Ложь — потому что, в отличие от Закари, который так смело и открыто бросает вызов желаниям отца относительно его будущего, я буду следовать по пути отца. Именно так, как сказал лорд Блэквуд, только не как равный моему отцу, а как лорд Блэквуд видит Закари. Я буду идти по его пути с золотым ошейником на горле и поводком в руке, инструментом, а не коллегой.

— Писатель? — спрашивает леди Блэквуд с добротой в голосе. — Что бы вы написали?

— Пока не знаю. — Я поворачиваюсь, чтобы слегка улыбнуться Заку. — Может быть, детские книги.

После этого разговор переходит на другие темы, и я стараюсь есть маленькими кусочками, когда на меня никто не смотрит. Когда приносят основное блюдо, мое сердце замирает, но вскоре я чувствую теплое прикосновение к пояснице.

Закари наклоняется ко мне, его пальцы нежно гладят мою спину.

— Ты в порядке?

Я киваю. Сначала я не понимаю, почему он вдруг спрашивает меня об этом.

Потом он говорит: — Ты не должна заставлять себя есть, если не хочешь. Я могу отвести тебя на кухню позже, если хочешь.

Это так легко слетает с его губ, что у меня на мгновение перехватывает дыхание. Конечно, Закари заметил бы мое беспокойство. Конечно, Закари захотел бы утешить меня, когда я расстроена. Наблюдательный, острый, прекрасный Закари.

— Не волнуйся, — бормочу я в ответ. — Со мной все в порядке.

Я улыбаюсь ему. — Еда прекрасна.

— Тогда ешь сколько хочешь, Тео. — Его большой палец проводит по позвоночнику сквозь тонкую шерсть моего джемпера, и я сопротивляюсь желанию закрыть глаза, вздохнув от удовольствия. — Никто не заметит — не тогда, когда мой отец так стремится