Жорка лишь пожимает плечами, поясняя этим жестом, что ничего подобного он, вроде, не предлагал и не собирался даже. Потом, по очереди, помогая друг другу, выкарабкиваемся мы наружу и тотчас же падаем, обессилено, в густую, мягкую, дивно пахнущую траву. И долго-долго лежим так, не в силах даже пошевелиться.

Живы! Мы живы!

Не хочется ни говорить, ни думать. Вот так бы и лежать вечно, подставив удивительно жаркому солнцу потные разгорячённые лица… лежать, глубоко и жадно вдыхая свежий воздух и наслаждаясь каждым своим вдохом…

И жить, жить, жить! Жить, чёрт побери!

– Ура! – орёт Витька, делая неуклюжую стойку на голове и смешно дрыгая при этом тощими своими конечностями. – Мы спасены! Ура!!

Витька, наконец, шлёпается обратно в траву, общее наше возбуждение постепенно начинает спадать, и мы вновь становимся самими собой.

– Ну что, Витёк? – говорю я. – Как насчёт золотишка?

– Да ну его к дьяволу, Санёк! – философски ответствует мне Витька. – Не в деньгах, оказывается, счастье!

– Правда? – встревает в разговор Серёга. – А в чём же тогда? В их количестве?

– Закон диалектики, – подтверждаю я. – Переход количества в качество. Меняю мешок денег на глоток свежего воздуха, да, Витёк?

– Да ты мне покажи сначала мешок этот! А потом я уж подумаю…

– Машину искать надо! – говорит Наташа. – Бедный мой Булька, он там с ума сойдёт!

– Не сойдёт, – лениво отвечает ей Витька, переворачиваясь на спину. – Он там от тебя отдыхает.

– Сам дурак!

Наташа вновь становится прежней Наташей. Будто и не было той, другой Наташи, в пещере этой…

А, может, и не было? И пещеры тоже не было?

Но Наташа права. Надо, в первую очередь, отыскать машину. И мы, дружно, как по команде, встаём. Встаём и начинаем осматриваться вокруг, сначала с любопытством, потом с недоумением, и, наконец, с первыми признаками беспокойства…

– Странное место какое-то, – говорит Сергей. – И деревья какие-то не такие, да и вообще…

Отступление

Из личного дневника Веры Никифоровой

23.06. Суббота. Полдень.

Что-то я сегодня расписалась шибко уж. Утром аж две страницы накатала, теперь вот опять… А тут ещё ручка попалась дурацкая какая-то, как моя жизнь – то царапает она, то совсем не пишут…

Итак, с чего же начать? Начну, наверное, с того, с чего закончила – с подъёма.

Нормально прошёл подъём, без осложнений и эксцессов. Вожатых (и моих, и Нинкиных) пришлось, естественно, чуть ли не за шиворот поднимать, из-за ночного образа жизни, но это так, мелочи. В первый раз, что ли. А, в общем и целом – всё прошло, как обычно.

И завтрак прошёл нормально, без каких-либо особых происшествий. Ели нормально, даже хлебом почти не швырялись, что удивительно.

Зато потом, на линейке…

Директор наш, рвал, как говорится, и метал. И такие мы, оказывается, и сякие, и этакие мы, оказывается, и разэтакие, и ничего нам, оказывается, не надо, и ни за чем мы, оказывается, не смотрим! Кто угодно на территорию лагеря когда угодно может заявиться, и где угодно по ней может шляться, и чем угодно на ней может заниматься…

Я, признаться, сначала всё никак не могла врубиться, что тут к чему, и что же такого шибко ужасного в лагере нашем произошло? Но потом Костя-физкультурник мне всё объяснил. (Он, бедняга, всё ещё около меня так и трётся, надеется, видно, что всё у нас с ним ещё наладится.)

Оказывается, ночью сегодняшней придурки эти мотоциклетные вновь заявились. Ну и, естественно, сразу же сунулись к вожатым, на посиделки их полуночные (ох, если только узнаю, что и мои дуры там ошивались!), сунулись, а у вожатых, оказывается, все вакансии уже забиты и даже перезабиты. Сидят там, у них, оказывается, наши горе-музыканты в полном своём составе. Уж не знаю, пили они там, так сидели или ещё чем занимались, только, слово за слово, началась промеж ними небольшая такая потасовочка… стул сломали, два стекла высадили. Хорошо ещё, что Костя вовремя подоспел, а за ним ещё и студенты подбежали… вытурили общими усилиями придурков этих мотоциклетных…

И всё бы ничего, да вот только сынку директорскому здоровенный такой фингал под глаз подвесили. (Он у нас тоже в музыкантах отирается, директор наш, наверное, только потому и оформил на работу этих лоботрясов от музыки, что чадо его разлюбезное тоже во что-то там дует в гоп-компании их дурацкой.)

Ну, в общем, бушевал, бушевал наш директор, потом постепенно вроде как угомонился (устал, наверное), угомонился и ушёл куда-то. Ну и мы тоже разошлись кто куда.

Не знаю, как остальные, а что до меня лично, так я даже рада, что сынуля его разлюбезный получил наконец-таки то, чего давно уже заслуживал. Уж больно наглый, весь в папочку.

А впрочем, ну их всех, и папулю, и сынулю! Теперь о главном.

Где-то уже к обеду является, наконец, моя Нинка. Весёлая такая, совсем даже на себя не похожая (удивляюсь, как может человек так перемениться за одни сутки всего!). Только меня узрела, сразу ко мне.

– Нормально, – говорю, – всё нормально! Не волнуйся!

Как же, волнуется она об этом, держи карман шире! Другое у неё сейчас на уме.

– Ой, Верка, ты себе и не представляешь даже, что сегодня было! Рассказать?

– Валяй, – говорю, – рассказывай. Только, знаешь, без всех этих своих штучек-дрючек научных. Терпеть их не могу!

И вот что она мне выдала.

Оказывается, вчера, когда обнаружили они там скелет этот странный, на остальные непохожий, темнеть уже начинало. Ну, словом, пришлось им свои научные изыскания на сегодняшнее утро перенести. Ну вот, а сегодня продолжили они там рыть-перекапывать и обнаружили…

Тут Нинка, разумеется, сделала паузу.

– Угадай, что?

Я только плечами пожала. Откуда мне, спрашивается, знать.

– Ну, а ты попробуй угадать.

И начала я угадывать.

– Топор, – говорю, – каменный какой-то особой конфигурации?

И на Нинку смотрю вопросительно. А она смеётся.

– Холодно, – говорит. – Совсем даже зябко!

И тут я вспомнила, что женский это скелет, не мужской. А зачем женщине каменный топор…

– Украшение какое-нибудь? – делаю второе предположение. – Угадала?

И вижу, что угадала.

– Уже теплее, – подтверждает Нинка и улыбается. – А конкретнее можешь? Какое именно украшение?

Ну, тут я даже разозлилась немножечко.

– Слушай, девушка! – говорю. – Откуда мне знать то? Ты – историк, я – филолог, и этим всё сказано! Ну… ракушки какие-то, обработанные, камешки там бирюзовые…

– Золотая серёжка, – говорит Нинка и смотрит на меня этак выжидательно. Что, мол, я на это скажу…

А ничего я на это не сказала. Плечами пожала только.

– Ты что, не поняла? Серёжка золотая!