аллее, выложенной плитами и обсаженной деревьями с мясистыми листьями. Сам музей — огромный светло-желтый дворец — расположен у подножия большой лесистой горы. В центре и по бокам здания возвышаются пять пагод с изумрудно-оранжевыми крышами.

На полпути мы наталкиваемся на Сэма и Дэвида, стоящих на четвереньках; с их черных волос капает вода. На их спины забираются Питер и Марк, чтобы построить пирамиду, пятый парень фотографирует на свой телефон.

— Что вы делаете? — интересуюсь я, решив притвориться, будто не помню, что у Дэвида была моя фотография в голом виде.

— Ломаем стереотип, — отвечает Марк.

Я в замешательстве:

— Это для факультатива?

— Нет, это наше обращение к миру. Манифест «Банды четырех».

Я смеюсь. Странная компания: кряжистый Сэм, поджарый Дэвид со своей козлиной бородкой, нежнокожий Питер и долговязый Марк.

— Какой стереотип?

— Ты разве не поняла? Киношный папаша-азиат, без передышки щелкающий фотоаппаратом.

— Вы вроде называли себя разгневанными азиатскими мужчинами, — подает голос Лора.

— «Банда четырех» лучше, — возражает начинающий журналист. — Так прозвали четырех высокопоставленных сволочей, которые возглавили «культурную революцию»[90], а после смерти Мао были обвинены новым правительством в государственной измене. Не то чтобы я на их стороне, но название клевое.

Лора протягивает мне свой телефон:

— Сфоткаешь меня с ними?

Пока я делаю снимок, кто-то выбивает сумочку у меня из рук. Мимо проносится Софи в развевающихся алых шелках, под руку с Бенджи. В прошлый раз я слышала, что она встречается с Крисом, полная решимости найти своего мужчину. Бенджи испуганно, словно Бэмби, оглядывается на меня через плечо.

— Софи не просто помешана на парнях, — говорит Лора. — Она полоумная.

— Это ее семья виновата.

Зачем я пускаюсь в объяснения? Софи нужен муж, а не случайные связи. Лора поднимает брови, будто я несу чушь. Поскольку многие девушки отказались общаться с Софи, я в некотором смысле выиграла битву. Но я не ощущаю себя оправданной, а испытываю странное чувство ответственности, словно теперь ее несчастье — моя вина. Софи поступила недостойно, но я тоже ее обидела и теперь не понимаю, как нам обеим оправиться от этого.

Сзади к нам подходят еще несколько парней.

— Тайвань хочет свободы! — Спенсер, как обычно, талдычит про политику. — На протяжении всей истории эта страна находилась под гнетом — сначала японских оккупантов, потом Гоминьдана[91]. Придут ли острову на помощь США, или он окажется во власти Пекина?

— Если тайваньцев это устроит, — отзывается Ксавье.

— Быстрее, Лора. — Я в панике устремляюсь вперед, пока они нас не догнали. — Я вымокла до нитки. Пойдем скорее внутрь.

* * *

Лестница, устланная красным ковром, ведет в галереи, где хранятся удивительные сокровища: резные шары слоновой кости, вложенные один в другой; фигурки животных, лодки, маски демонов из орехов и камней оливкового цвета. Нефритовая статуэтка — обнимающиеся мальчик и медвежонок — заставляет меня вспомнить о Рике. Может, Дженна пронюхала о наших фиктивных отношениях и расстается с ним? Может, к этому приложил руку ее отец? Но что, если я принимаю желаемое за действительное и на самом деле Рик прогуливается рука об руку с Дженной по вечерним рынкам Гонконга, а Эвер Ван стала далеким воспоминанием?

Я стараюсь сосредоточиться на китайских сокровищах, вывезенных — или похищенных (в зависимости оттого, чью сторону вы занимаете) — гоминьда-новцами. Я обхожу Ксавье и его друзей, стоящих у монгольской юрты, и вместе с Лорой и несколькими девушками окружаю витрину со знаменитым шедевром — кочаном пекинской капусты, вырезанным из цельного куска бело-зеленого нефрита. Нам объясняют, как отличить настоящий нефрит от подделки: надо посмотреть его на свет.

За обедом выясняется, откуда взялись все те вещи, которые я считала родительскими причудами: свежевыжатый арбузный сок с мякотью, половинки маракуйи, подаваемые с крошечными пластмассовыми ложечками… Я даже натыкаюсь на мамину любимую пурпурную питтайю, исходящую темным соком, не похожую на белые высохшие плоды, завозимые в кливлендский магазин китайских продуктов. От ее тяжести мне становится не по себе, я кладу фрукт обратно на лоток и продолжаю осмотр.

Подкрепившись, я в одиночестве случайно забредаю в большой зал со стеклянной витриной, запруженный народом. Сзади напирают потные тела, я медленно продвигаюсь вперед, словно зубная паста в тюбике, пока меня не прижимают к стеклу. С трудом переводя дыхание, упираюсь в витрину рукой и разглядываю коричневый ломтик свиной грудинки на золотой подставке. Прослойка жира и полосы сочного мяса отражают свет. Свинина выглядит довольно аппетитно: хочется взять палочки для еды и полакомиться ею, но — чудо из чудес — она сделана из яшмы!

— Это изделие единственная вещь, которую обязательно надо увидеть в Тайбэе, — раздается дразнящий голос позади меня. — Тебе удалось.

Мое сердце бешено колотится, пока Ксавье проталкивается ко мне. Под воротником его сшитой на заказ рубашки мерцает золотая цепочка. Когда мы выбираемся наружу, Ксавье берет меня под локоть, защищая от толпы. Синяк у него на лице — темножелтое пятно на переносице — до сих пор не сошел. Прикосновения Ксавье, его запах будоражат мое тело воспоминаниями о поцелуях, о наших переплетенных телах.

— Привет, — тупо мямлю я.

— Тебе понравилось? — звучит на фоне гула толпы его низкий голос.

— Каменное мясо? — Я с трудом сглатываю. — Забавно, с каким усердием наши предки поклонялись еде.

Он улыбается одними губами:

— У них было много желаний, которые мы недооцениваем.

Я краснею и сосредоточенно разглядываю пятицветную вазу с изображением бессмертных[92], сотни оленей, плодов, разных животных и благодатных голубых облаков.

— Ты меня избегаешь, — говорит Ксавье.

— Я не знаю, что сказать, — отвечаю я.

Его поза непринужденна, но руки, лежащие на ограждении, отделяющем нас от вазы, напряжены.

— Для меня это не случайная интрижка.

Я облизываю пересохшие губы:

— Мне не хочется сожалеть об этом…

— Тогда не надо. — Ксавье нежно гладит меня по волосам. — Ты цепляешься за того, кто уже сделал свой выбор.

Я снова тревожно вздрагиваю. Ксавье слышал все его телефонные разговоры. Видел все открытки. Однако посох бо… Вот бы позвонить Рику, но раньше у меня не было нужды в его телефонном номере, поэтому я им не располагаю.

— Из-за чего вы подрались?

Ксавье отводит взгляд.

— Он взбесился из-за того поцелуя в доме тетки. Это не его ума дело.

Я ненавижу Рика за то, что он знает про поцелуй. Но тем не менее он счел, что это его ума дело.

— Может, он еще не сделал выбор, — выпаливаю я.

Ксавье поворачивается ко мне, раздраженно разводя руками:

— Тогда почему он с Дженной в Гонконге?

— Откуда ты это знаешь?

— Подслушал его телефонный разговор в клинике, ясно? Дженна перенесла