бушуют грозы, мы с Ксавье занимаемся в холле пятого этажа. Я приношу хрестоматии, а он — коробку конфет «Борода дракона»[93].

— Чуан цюань мин юэ гуан[94], — читаю я строки стихотворения из домашнего задания, написанного пиньинем[95]. — Понятия не имею, что я только что сказала. Что-то там яркая луна тра-та-та.

Ксавье поправляет мое произношение:

— Чуан цянь мин юэ гуан. Я почти уверен, что ты сказала: «Яркий лунный свет у моей постели». Китайские дети учат это стихотворение в начальной школе.

— Почему Драконша не дает перевод? — ворчу я. — По крайней мере, мы с тобой хорошая команда. Я не понимаю и половины того, что говорю, а ты…

— А я понимаю, что ты говоришь, но не могу прочитать и половины, — ухмыляется Ксавье. Передний зуб у него немного кривой, раньше я этого не замечала. — Это довольно забавно.

Он и сам забавный, с этой его извращенной само-иронией. Надеюсь, она ему помогает: показывает, что все, во что он верил, — ложь. Я хочу принести Ксавье пользу этим летом, хоть и не знаю, смогу ли дать то, что ему нужно. Он ни на чем, кроме совместного чтения, не настаивает. Возможно, мы снова становимся друзьями. Надеюсь, что это так.

* * *

В следующий понедельник днем, на пятой неделе пребывания в «Цзяньтане» и спустя целую неделю после ухода Рика, благодаря снижению количества штрафных баллов мне снова разрешено выходить из лагеря — по предварительному согласованию с дирекцией. Встретив девушек во дворе, я спрашиваю:

— Хотите сегодня порепетировать у Национального театра? Это может нас вдохновить.

Все с радостью соглашаются. Рука об руку, распевая «Луг орхидей», мы веселой стайкой проходим мимо пруда и шагаем по подъездной аллее к выходу. Когда мы сворачиваем за угол, я замечаю Софи, идущую навстречу в желтом сарафане. На фоне регбиста Маттео она кажется совсем малюткой.

— Я не болтун! — Лунообразное лицо Маттео и голос с итальянским акцентом дрожат от гнева. Он яростно дергает мускулистой рукой воротник полосатой рубашки поло, сжав другую руку в кулак.

— Прости, котик. Ты не болтун. Просто я не в настроении, ясно? Обещаю загладить свою вину.

Софи берет дружка под локоть, но костяшки пальцев, сжатых в кулак, по-прежнему белые. Они с Маттео тискались во время автобусных поездок в бывшую резиденцию Чан Кайши[96] и зоопарк и, как я слышала, тайно перебрались в свободную комнату. Но из-за взрывного характера Маттео Грейс Пу пришлось покинуть лагерь — ясное дело, Рик этого не одобрил бы. А ведь он просил меня присматривать за Софи.

Тут Софи замечает нас. Она переводит взгляд с меня на остальную компанию. Ее безупречный макияж — вплоть до зеленой подводки на глазах — и белоснежный сарафан резко контрастируют с моими шортами, майкой и ненакрашенным лицом. Я больше не боюсь, как прежде, но все же, перед тем как заговорить, собираюсь с духом:

— Мэйхуа закинула твои вещи из химчистки. Я положила их к тебе в шкаф.

— Я заберу.

Что-то похожее на сожаление в ее глазах причиняет мне боль. Я видела, как Софи приносила в холл коробки с лунными пряниками, чтобы угостить ребят, а потом убегала, не слушая благодарностей. Типичная для Софи щедрость. Но сейчас ее плечи поникли, взгляд погас. Мы поладили с первого дня. Она помогла мне сбросить смирительную рубашку. Жаль, что я не могу поговорить о ней с Риком.

Она уже проходит мимо и вдруг оборачивается.

— Эвер!

— Ну?

— В метро ведутся строительные работы. Вам лучше перейти на тот берег и взять такси.

Это хороший совет. Так мы сэкономим пятнадцать минут.

— Спасибо.

Софи берет Маттео под руку и уходит. Я мысленно добавляю пункт к плану Эвер Ван: «Уладить ссору с Софи. Любым способом».

* * *

Такси высаживает нас на площади Свободы — обширном общественном пространстве, перед которым находятся очередные белые пятиарочные ворота, увенчанные пятью изогнутыми ярко-синими крышами. За воротами начинается широкая аллея, обсаженная фигурными деревьями, которая ведет к белому храму с синей двухъярусной крышей — Мемориалу Чан Кайши.

По обе стороны аллеи высятся два традиционных китайских здания: Национальный театр и Национальный концертный зал. Каждое из них само по себе является произведением искусства: широкие каменные ступени, поднимающиеся к галерее, окружающей здание, красные колонны, поддерживающие двухъярусные оранжевые крыши с драконами, фениксами и другими мифологическими существами на каждом из углов в виде ласточкина хвоста.

В душном воздухе носится легкий ветерок. Я веду девушек по ступеням на галерею Национального театра. Мы отражаемся в стеклянных дверях, как в зеркалах балетной студии. Афиши анонсируют предстоящие выступления Пекинской оперы и Джу-льярдского струнного квартета.

— Нельзя и мечтать о более подходящем месте для репетиций, — ликую я. — Похоже на Карнеги-холл. Или на Национальный театр в Вашингтоне.

— Здесь я училась ездить на велосипеде, — сообщает Лина, теребя крестик и провожая глазами маленького мальчика, который занимается тем же самым под бдительными взглядами родителей.

— Правда? — Я училась кататься в парке рядом с домом, папа держался сзади, стараясь не отставать. — Ты приезжала сюда в гости?

Я здесь родилась. — Теперь я улавливаю в ее протяжном южном говоре тайваньский акцент. — Мы с семьей переехали в США, когда мне было одиннадцать.

— Не могу себе представить, каково это: приходить сюда, как на собственный задний двор.

Неужели мама училась ездить на велосипеде на такой же площади? А папа играл в карты, как те мальчишки в уголке? Слушали ли они поп-музыку, флиртовали ли или всегда были серьезны и сосредоточенны?

— Эвер, — зовет меня Дебра. — Ты готова?

Я осматривала площадь, наблюдая за призраками.

— Да, — говорю я. — Давайте начнем.

Из динамиков Дебры звучит «Ланьхуацао», «Луг орхидей», — старинная песня, с которой меня познакомила Мэйхуа. Мне по душе простота этой мелодии — в самый раз для вступления. Мои девочки растянулись по галерее, их отражения пляшут на стеклянных дверях. Когда начинается следующая песня, я вношу изменения, чтобы уравновесить длинные спирали лент, взмахи вееров из розового дерева и группу джазовых танцовщиц, у которых нет реквизита. Для третьей песни движения еще не поставлены, и приходит черед спонтанного свободного танца — всю репетицию мы хохочем.

Наконец, обливаясь потом, мы плюхаемся на ступеньки и пьем воду из бутылок.

— Лина, ты танцуешь, будто сделана из воды, — говорю я, и девочки громко соглашаются. У нее такое же тело, как у Меган, — гибкое и стройное. Мне не приходилось видеть, чтобы она танцевала, до того как я собрала наш коллектив; Лина никогда не шлялась по клубам и