Александра теснее прижалась к своему мужу. Как хорошо, чтокогда-то, давным-давно, она догадалась сделать ему предложение!

И провались пропадом все ее подозрения, которые он так и неопроверг!..

В Потаповском переулке царило уныние — вернувшись из санатория,Александра сообщила девицам, что, возможно, поедет в Париж.

— Навсегда? — мрачно спросила Лада.

— Да нет, конечно! — воскликнула Александра. — На неделю,наверное. Да и это еще неизвестно…

Лада подняла глаза на Машу и спросила:

— А ты как думаешь, а?

— Да все, по-моему, ясно, — как-то непонятно ответила Маша.— К этому давно шло…

— Что — шло? — раздражаясь, спросила Александра. — Что?

Маша печально вздохнула и подошла к окну, за которымдотлевала слякотная зима. Было сумрачно, маятно, мокро. Галки кричали, как накладбище. Мокрые ветки деревьев четко вырисовывались на фоне серого неба.

Тоска, тоска…

— Мы рады, что у тебя все сложилось с этим… Филиппом, —сказала Маша, не поворачиваясь. — Мы рады, что ты его нашла, и что он тебенужен, и ты ему нужна. Наверное, это первая твоя удача в жизни. Я горжусь, чтоподкинула тебе эту идею. — Она улыбнулась. — И очень хорошо, что ты уезжаешь,ведь еще ничего не кончилось, и за тобой, возможно, опять откроют охоту. Но намгрустно, потому что ты — наш лучший друг, а он увезет тебя скорее всегонавсегда.

— Ты что, сдурела? — недоуменно спросила Александра. — Он сказал— на неделю.

— Мало ли что он сказал, — отозвалась Лада с дивана. — Мы жене слепые. И не глухие. Хотя уезжать тебе надо обязательно. Месяц с лишним тыпроторчала под неусыпным надзором — в больнице охрана, в санатории муж, да ещедруг детства Павлик наезжал, а с ним, как я понимаю, шутки совсем плохи… Такчто теперь хорошо бы тебе уехать подальше и на подольше. Этот Филипп молодец,правильно придумал.

— Дамы, да он совсем не то имел в виду! — воскликнулаАлександра, смутно догадываясь, что все будет именно так, как они говорят. — Ондаже думать не думает увозить меня навсегда!

— Еще неизвестно, как ты приживешься, в этом Париже, — неслушая ее, продолжала Маша. — Какие у него доходы? Не будешь ли голодать илиподметать мусор?

— Если до этого дойдет, вернусь обратно, — мрачно сказалаАлександра. — Что вы придумали ерунду какую?

Маша смотрела в окно, Ладка лежала на диване, Александра,сгорбившись, сидела на стуле между ними.

Все решено — вот что таилось в их молчании. Решено не ими,им остается только подчиниться. Подчиниться и начать новую жизнь — друг бездруга, без любимых людей и даже без надежно устроенного будущего.

Они проиграли. Неизвестно кому, неизвестно когда инеизвестно в чем, но они проиграли. Жизнь их теперь изменится. Сами они станутдругими. Залижут раны — не век же им кровоточить! — и будут жить дальше. Но ужеиной жизнью — они никогда не исчезнут совсем, эти раны…

— Неужели правда, девочки? — спросила Александра плача. —Неужели правда?

— Не хнычь! — отрезала Ладка. — Без тебя мокро.

— Я не могу! — всхлипнула Александра. — Я не могу!..

— Тогда иди прогуляйся, — грубо сказала Лада. — Давай,одевайся и иди. Придешь, когда перестанешь реветь.

Александра понимала, что Ладе тяжелее, чем ей. Ее Михайловпропал, как будто его никогда и не было. Вика явно примеривалась ее уволить, аЛадка в тоске по Михайлову даже не собиралась защищаться.

Александра тихо оделась в прихожей и побрела вниз полестнице. Слезы туманили ей глаза, хотелось не просто плакать — громко рыдать.

Из Потаповского она свернула направо, к Маросейке.

Не уедет она навсегда, что они придумали, ей-богу! И Филиппвовсе не собирается жить с ней до конца дней своих, да еще в Париже. Конечно,ей бы этого хотелось, но тут их желания расходятся. Странно, но она не моглавспомнить, когда ей впервые пришло в голову, что она хотела бы прожить с нимвсю жизнь. А как же теория о том, что она вообще никогда больше не будетдоверять мужчинам? Но эта теория почему-то не касалась Филиппа — ему онадоверяла. Безоговорочно.

Старательно оглянувшись по сторонам, Александра сталапереходить Маросейку, как вдруг хриплый вопль ударил ей в уши:

— Назад! Назад!!

Она непроизвольно оглянулась, чтобы посмотреть, кто это таквопит, но в этот миг какая-то неведомая сила дернула ее, швырнула в сторону, иона, будто со стороны, увидела, что вся улица Маросейка — так ей показалось — вужасе смотрит на нее, лежащую в куче мокрого заплеванного снега, а в переулок,на бешеной скорости сворачивает ободранная и грязная машина. Завизжали тормоза,машину занесло, мелькнули и погасли задние огни.

Все стихло.

— Вставай! — сказали Александре сверху, и прямо к еефизиономии протянулась рука. — Можешь встать?

Ошеломленная, еще не понявшая, что с ней произошло,Александра взглядом поднялась по этой руке до синей замызганной куртки-«молния» сломана, воротник замотан грязным шарфом, — потом, в удивленииприоткрыв рот, не мигая, уставилась на лицо. Лицо было смутно знакомым.

— Ты кто? — спросила Александра.

— Не узнаешь? — в свою очередь спросил ее спаситель иусмехнулся.

— Ну зачем ты ее выставила? — в пятый раз спрашиваларасстроенная Маша. — Она теперь будет рыдать до самого дома, еще под машинупопадет…

— Не попадет! — огрызнулась Лада, чувствуя себя хуже некуда.— Не могу ее скорбную рожу видеть!

— Ну и не смотрела бы. Ты же знаешь Саню: она теперь в Парижне поедет, с тобой останется. Потому что тебе без нее плохо.

— Мне одинаково плохо что с ней, что без нее, — пробормоталаЛада. — Уволит меня сука эта, что я буду делать? У тебя есть в запасе еще одинФилипп Бовэ?

— Нет, — сказала Маша. — Ты куда? На работу?

— На работу, будь она неладна. Приеду, позвоню Сане. И тыпозвони, хорошо?

— Ну, конечно, — успокоила ее Маша. — Не гони.

Если бы Лада выехала на Маросейку, она увидела бы Александру,лежавшую в куче снега, и человека, склонившегося над ней, но она дала газ,решительно развернулась в тесном Потаповском переулке и двинулась в другуюсторону, ни о чем не подозревая и только чувствуя себя виноватой передАлександрой, которую только что так грубо выставила из Машиной квартиры…