На следующий день она не пришла. Она просто опаздывает, говорил себе Марк, сидя на их гранитной скамье. Еще немного, и появится. Но она так и не появилась. Минуты складывались в часы, лесная тень захватывала холм, становилось холодно. В конце концов он сдался и побрел к себе в хижину.

Не было ее и на второй день, и на третий. Марк не мог есть, не мог спать, рыбалка и чтение ему опротивели. Ведешь себя, как сопливый школьник, говорил он себе. Поймался, как всякий сорокалетний болван, на смазливое личико и пару красивых ножек. Еще недавно ты и не посмотрел бы на других женщин, и на тебе – влюбился по уши всего за три дня.

На четвертый день он, уже без всякой надежды, снова взобрался на холм – и ожил, увидев ее. По черному платью он мог бы догадаться о причине ее отсутствия, но даже слезы на глазах и дрожащие губы ничего не сказали ему.

– Что случилось, Джули? Что с вами?

Она прильнула к нему, спрятала лицо у него на груди.

– Отец умер, – проговорила она, и он почему-то понял, что это ее первые слезы, что во время бдения и похорон она держалась стойко и дрогнула только теперь.

Он обнял ее, коснулся губами ее лба и волос.

– Мне очень жаль, Джули. Я знаю, как много он для вас значил.

– Он знал, что умирает. Знал с того самого эксперимента со стронцием-90. И никому не говорил, даже мне. Не хочу больше жить! У меня ничего теперь не осталось, совсем ничего!

– Что-то непременно найдется, Джули. И кто-то. Вы так молоды, в сущности ребенок еще.

Она откинула назад голову, и поток ее слез внезапно остановился.

– Я не ребенок! Не смейте так говорить!

Он тоже отстранился в испуге, впервые видя, как она сердится.

– Я не хотел…

Ее минутный гнев прошел без следа.

– Я верю, что вы не хотели меня задеть, мистер Рэндолф, но обещайте больше не называть меня так. Я не ребенок, даю вам слово.

– Хорошо, обещаю…

– А теперь мне пора, у меня еще тысяча дел.

– Но завтра… вы придете сюда?

Ее глаза затуманились, как после летнего ливня.

– Машины времени тоже ломаются. Детали изнашиваются, а менять их я не умею. Моей хватит разве что еще на одну поездку.

– Но вы же постараетесь, правда?

– Постараюсь, – кивнула она. – И еще, мистер Рэндолф…

– Да, Джули?

– Если я не смогу прийти, то знайте: я вас люблю.

Она сбежала с холма, скрывшись в роще сахарных кленов. Он дрожащими руками закурил трубку, обжег спичкой пальцы. После он не мог вспомнить, как пришел домой, приготовил ужин, лег спать, но должен был проделать все это, поскольку проснулся в своей постели и увидел на кухне не вымытую накануне посуду.

Он помыл ее, сварил себе кофе и все утро рыбачил на пирсе, гоня от себя все мысли. С реальностью он еще успеет столкнуться. Довольно знать, что она его любит и через несколько часов он снова увидит ее. Даже изношенная машина времени уж как-нибудь перенесет ее из деревни на холм.

Он пришел рано, сел на гранитную скамью и стал ждать, когда она выйдет из леса и станет подниматься на холм. Сердце стучало, руки дрожали – он чувствовал это, даже не глядя на них. «Позавчера я увидела кролика, вчера оленя, сегодня вас».

Он ждал, но Джули не шла. Под вечер следующего дня, когда тени начали удлиняться, Марк спустился в рощу сахарных кленов, нашел там тропинку, пришел через лес в деревню. Писем нет, снова сказал старичок на почте, но Марк не спешил уходить.

– Здесь у вас живет семья Денверс?

– Не слыхал о таких.

– И никого недавно не хоронили?

– Год уж как не случалось.

Марк ходил на холм до конца отпуска, зная в глубине души, что она не вернется, что он потерял ее навсегда. Вечерами он бродил по деревне, отчаянно надеясь, что почтмейстер ошибся, но никто из местных не узнал Джули по его описанию.

В начале октября Марк вернулся в город. Он очень старался вести себя с Анной как ни в чем не бывало, но она сразу почувствовала в нем какую-то перемену. Вопросов она не задавала, но как-то притихла, и необъяснимый страх в ее глазах стал еще заметнее.

По воскресеньям он ездил за город и поднимался на холм. Леса подернулись золотом, небо стало еще синее, чем месяц назад. Марк часами сидел на камне, глядя туда, где исчезла Джули.

В начале ноября, когда начались дожди, он нашел чемодан. Анна ушла играть в бинго, и Марк, оставшись один, не знал, куда себя деть – ни одна из четырех телепрограмм его не устроила. Он полез на чердак за пазлами, купленными еще прошлой зимой, и нечаянно скинул чемодан с полки.

Когда-то Марк привез его вместе с другими вещами Анны на их первую квартиру. Анна всегда держала его запертым и говорила со смехом, что у жены бывают секреты даже от мужа.

При падении замок, заржавевший за долгие годы, сломался. Внутри лежало что-то белое, похожее одновременно на сахарную вату, морскую пену и первый снег.

Марк трясущимися руками достал платье из чемодана. Оно белело в воздухе, как снежная пыль. Он бережно уложил его обратно, закрыл крышку, вернул чемодан на полку. «Позавчера я увидела кролика, вчера оленя, сегодня вас».

Дождь барабанил по крыше, горло сдавило так, что впору заплакать. Он медленно слез с чердака. Часы на камине показывали десять четырнадцать. Через несколько минут автобус, развозящий игроков, высадит ее на углу, и она войдет в дом. Анна. Джули.

Может быть, полностью ее зовут Джулианна? Весьма вероятно. Люди почти всегда сохраняют часть своего настоящего имени, когда хотят назваться как-то иначе. Фамилию она взяла другую, а вот с именем решила не расставаться. Ей еще многое пришлось поменять, чтобы скрыться от полиции времени. Понятно, почему она никогда не соглашалась фотографироваться. Как она, должно быть, боялась, когда много лет назад пришла к нему наниматься! Одна в чужом времени, не знающая, верна ли отцовская теория, не уверенная, что мужчина, влюбившийся в нее на пятом десятке, почувствует то же самое в двадцать с лишним. Обещала, что постарается вернуться к нему, и вернулась.

Все эти двадцать лет она знала, что однажды в сентябре он взойдет на холм, и увидит ее в расцвете юности, и влюбится в нее снова. Знала, потому что пережила этот момент его будущего в своем прошлом. Но почему же она ничего ему не сказала – ни тогда, ни теперь?

Он, кажется, понял, в чем дело.

Дыша все еще не в полную силу, он взял в холле плащ и вышел под дождь. Вода, смешиваясь со слезами, текла по щекам. Как могла такая нестареющая красавица, как Анна – Джули – бояться старости? Как могла не знать, что в его глазах она навсегда останется такой, какой вошла в его кабинет и заставила его влюбиться с первого взгляда? Как не понимала, что девушка на холме показалась ему незнакомой именно по этой причине?