– Так я создам парадокс, космический сдвиг, – возразила Алайна. – Как только я наберу необходимую скорость – бзззззз! Ты, я и всё остальное в космосе будет отброшено к началу парадокса, не помня, что произошло за последние пару дней. Как будто ты со мной никогда не встречался…

– И с Бекки тоже. Чего же тебе еще?

– А знаешь, это может сработать, – задумчиво протянула она. – Как если бы Апарисио украл первую базу. До фермы автобусом я доеду примерно за час, и если поставить гроджель на скачок-2, а борк…

– Слушай, хватит уже!

– Тихо. Я думаю.

– Ну и думай себе, а я пойду готовиться к свиданию с Бекки.

Он достал свой лучший костюм, не спеша принял душ, побрился, оделся. Потом взял напрокат машину и без одной минуты два подкатил к дому Бекки. Она открыла ему дверь в одном махровом полотенце и трех – нет, четырех – браслетах.

– Привет, Роджер, заходи.

Он занес ногу через порог и… бззззззззз!

Сидя в парке в то июньское утро, в пятницу, Роджер Томпсон даже представить не мог, что его холостяцкой жизни приходит конец. У него могло бы возникнуть такое подозрение при виде блондиночки в голубом платье, но о сопряженных с этим искривлениях времени и пространства он, конечно же, не догадывался.

Сев на другом конце скамейки, блондинка записала что-то в красную книжечку, взглянула на свои часики, вздрогнула и перевела взгляд на Роджера.

Он, ответив ей тем же, увидел россыпь золотистых веснушек, глаза цвета синей птицы и ротик оттенка листьев сумаха после первого заморозка.

Идущую по дорожке высокую брюнетку в облегающем красном платье он даже и не заметил бы, но тут ее высокий каблук попал в трещину и застрял. Она вынула ногу, вытащила туфлю, снова обулась, злобно посмотрела на Роджера и пошла дальше.

Блондинка вернулась к своим записям, и сердце Роджера проделало антраша.

– Не зкажете, как пифецца «матримониальный»? – спросила она.

Ты путешествуешь по улице дураков, говорила Лора, когда он пил, – и права была. Он и тогда знал, что она права, но смеялся над ее страхами и шел себе дальше, пока не споткнулся и не упал. После этого он долго не навещал знакомую улицу. Лучше всего было бы совсем о ней позабыть, но однажды он снова свернул на нее и встретил ту девушку. На улице дураков, помимо спиртного, и женщины есть.

Он гулял по этой улице в самых разных городах и вот увидел еще одну. Улица дураков никогда не меняется и ничем не отличается от других, где бы ты ни был. Те же убогие вывески с рекламами пива в витринах, те же алкаши с бутылками мускателя на тротуарах. И участок, куда тебя заметут, когда свалишься, будет точно такой же. А если небо здесь темнее обычного, так это потому, что дождь зарядил с утра.

Крис зашел в очередной бар и на последний четвертак заказал вина, не сразу заметив вошедшего следом за ним человека. Неведомая прежде жажда снедала его. Он жадно осушил бокал, наполненный барменом, и только теперь разглядел того, кто стоял с ним рядом.

Человек был худ – так худ, что казался выше своего настоящего роста. Бледный, с налитыми невообразимой болью глазами. Двигался он, как ожившая статуя. Радужные капли дождя переливались на его сером плаще, падали с полей черной шляпы.

– Добрый вечер, – сказал он. – Можно вас угостить?

Крис на один мучительный момент увидел себя его глазами: худое нервное лицо в сетке лопнувших сосудов, прилипшие к черепу волосы, мокрое поношенное пальто, мокрая дырявая обувь. Увидел и на миг онемел, но жажда ответила за него.

– Само собой, – сказал Крис и стукнул пустым бокалом по стойке.

– Не здесь, – произнес тощий. – Пойдемте со мной.

Крис вышел с ним на улицу. Его шатнуло, и тощий взял его под руку.

– Тут недалеко. Вот сюда, в переулок… и вниз по лестнице.

Они очутились в длинной серой комнате, тускло освещенной, сырой. Серолицый бармен, неподвижно застывший за стойкой, налил им обоим из пыльной бутылки.

– Сколько с нас? – спросил тощий.

– Тридцать.

Тощий отсчитал деньги.

– Можно бы и не спрашивать. Всегда тридцать, куда ни зайдешь. Тридцать дней, тридцать месяцев, тридцать тысяч лет. – Он поднес к губам свой бокал.

Крис последовал его примеру. Бокал был такой холодный, что пальцы онемели, а содержимое оледенило нутро. Крис выпил все до дна. В памяти всплыло застрявшее когда-то четверостишие, и он понял, кто такой его спутник.

Ледяные волны нахлынули на него, и тьма сомкнулась вокруг.

«Я умер! – повторяло хриплое эхо в его мозгу. – Умер… умер… умер». В конце концов Крис осознал, что это его собственный голос. Он приоткрыл глаза, увидел равнину под звездным небом, сияющую гору вдали и тут же снова зажмурился.

– Открой глаза, – сказал тощий, – нам еще далеко идти.

Крис нехотя подчинился. Тощий стоял, пожирая глазами дальнюю гору.

– Где мы? Скажи, ради бога!

– Следуй за мной, – приказал тощий, не отвечая.

Крис последовал. Он чувствовал, что здесь очень холодно, но пара от дыхания не наблюдал. Конечно – откуда возьмется пар, если он не дышит. Как и его вожатый.

Равнина преображалась то в детскую площадку, то в озеро, то в окоп, то в летнюю улицу. Крис узнавал все эти места. На площадке он играл ребенком, на озере рыбачил, в окопе едва не погиб, по улице ездил на свою первую послевоенную работу. Теперь он снова переживал все это: играл, рыбачил, плавал, истекал кровью, сидел на рулем.

Возможно ли после смерти управлять временем, чтобы возвращаться в нужные периоды прошлого? Он попытается. Прошлое определенно предпочтительней настоящего, но куда бы ему вернуться? В самое дорогое, конечно, в день встречи с Лорой. Лора, твердил он в уме, пробиваясь назад через часы, месяцы, годы.

– Лора! – выкрикнул он в ночь, и равнина стала солнечной улицей.

Они с Минелли, получив после караульного наряда увольнительную на двенадцать часов, отправились в Ниагара-Фолс. Был золотой октябрьский день в самом начале войны, они только что завершили начальную подготовку, обоих произвели в капралы – новенькие шевроны красовались у них на рукавах и отсвечивали в глазах.

Две девушки в переполненном баре потягивали имбирный эль. Минелли мигом засек их и нацелился на темненькую, которая Крису тоже понравилась. Ее подружка, круглолицая блондинка, была вовсе не в его вкусе. Хоть бы Минелли отвязался от нее, думал он – допьем свое пиво да и пойдем.