– Ну да. Ладно. Спасибо.

– Показать тебе? Или, если хочешь, ты можешь быть первым человеком, а я буду вторым, у меня это получается лучше, чем у Криса.

Мне показалось, что Анне, которой на тот момент было, наверное, семь, не следует помогать мне воссоздавать обстоятельства убийства. Если она и заставала меня с ножом, то непременно считала это своего рода шуткой. Трупы казались ей чем-то противным, однако полного понимания смерти у нее еще не было, и она уж точно никогда не видела трупа, даже на фотографии. Мало того, что мы приучили детей стучаться, я также всегда тщательно прятал любые полицейские фотографии на верхней полке.

– Во что это ты тут играешь с детьми?! – спросила Джен, с грозным лицом придя из гостиной.

– Да ни во что. Крис пришел, и я объяснил ему, чем занимался.

Джен закатила глаза.

– Видимо, мне придется уйти из больницы, – язвительно сказала она.

Крису и Анне еще предстояло в полной мере понять, что у меня за работа, однако пока им попросту было сказано говорить всем интересующимся, что их папа врач. Они уже знали, что я был каким-то особенным врачом, что помогал полицейским и про меня упоминали в газетах, однако они и понятия не имели, что такое судебная медицина. Хотя примерно в то время до них и начало доходить, что в своей работе я не помогаю людям идти на поправку. В нашем доме было довольно обычным делом для папы тыкать линейками и ножами в подушки и куски мяса, и пока что Крис с Анной, казалось, и не подозревали, что отцы других детей подобными вещами не занимаются.

В наши дни адвокаты, защищавшие обвиняемого в том убийстве у канала, могли бы сослаться на то, что убийство было совершено в состоянии аффекта. Присяжные, живущие в эпоху громких дел о сексуальном насилии над несовершеннолетними, могли бы счесть ярость, вскипевшую при мысли о сексуальном контакте твоего друга с твоей 13-летней сестрой, достаточно убедительным основанием. Имелись многочисленные показания друзей и членов семьи, подтверждавшие, как сильно переживал и злился брат из-за возможного сексуального насилия над ней со стороны друга.

Чтобы сослаться на убийство в состоянии аффекта в наши дни, необходимо доказать, что человек одного возраста и пола с обвиняемым, со схожей степенью сдержанности и восприимчивости при подобной ситуации так же потерял бы контроль над собой. Думаю, у этого юноши были бы все шансы это доказать. Вместе с тем потеря контроля также подразумевает отсутствие предварительных намерений совершить преступление. Главной проблемой для этого обвиняемого было то, что убийство могли счесть запланированным, если бы он действительно принес с собой на канал в ту ночь нож. Он объяснил наличие на рукоятке своих отпечатков, однако ему также было необходимо убедить присяжных, что именно жертва взяла нож из кухни с собой, когда они отправились на прогулку.

Это убийство случилось задолго до реформ 2010 года, в гораздо более темные времена. Такого понятия, как убийство в состоянии аффекта, тогда попросту не было. Таким образом, для юноши, который хотел защитить свою сестренку, не было никакой надежды. Его обвинили в убийстве и признали виновным: для 1980-х дело было более чем очевидным.

Рядовое убийство, в котором, однако, конкретный угол и путь ножевого ранения стали важнейшими доказательствами. Как это часто и бывает. Не только сам след, но и движения ножа внутри органа могут порой обозначить соответствующие движения нападающего и его жертвы. По мере того как мое портфолио дел становилось толще, я все больше и больше убеждался, что ножевые ранения способны поведать обо всем, нужно лишь понять, что они говорят. Мне хотелось провести всесторонний анализ различных следов, углов, ушибов от рукоятки… У себя дома я вечно ошивался на кухне, чтобы воткнуть очередной нож в очередной кусок мяса. На самом деле я купил столько разных ножей всевозможных форм и рукояток, что, будь у полиции привычка останавливать для обыска белых представителей среднего класса, меня бы частенько арестовывали по ночам за ношение холодного оружия.

К растущему отвращению моей семьи, теперь для своих экспериментов с ножевыми ранениями я стал использовать свиные желудки и коровьи почки. Было чрезвычайно сложно воссоздать ощущения, будто нож проходит через человеческую кожу, мышцы, а затем и внутренние органы – наверное, все от того, что в супермаркетах редко бывает свежее мясо.

На деле же люди, которые убивали с помощью ножа, как правило оказываются поражены тем, насколько это просто. Как только лезвие прошло через одежду и кожу, внутренние ткани тела практически не оказывают ему сопротивления. Лишь небольшое усилие требуется, чтобы пронзить основные органы, такие как сердце и печень, так что даже слабый преступник может убить с помощью ножа. Многие убийцы говорят: «Я не собирался его убивать!» На самом же деле они имеют в виду: «Я не думал, что мои действия приведут к его смерти». И это с большей вероятностью может быть правдой, если орудие убийства – нож. Ножи дают убийцам огромное преимущество над своими жертвами, даже если жертва гораздо их сильнее. Неудивительно, что женщины так часто к ним прибегают.

Так что, удалось ли мне после всех этих экспериментов доказать, что историю убийства можно прочитать, словно книгу, по ножевым ранениям, как я на то надеялся? Нет, не удалось. Тем не менее я обнаружил, что ножи способны рассказать об убийстве очень многое. Я развил у себя способность делать более-менее точный набросок орудия убийства на основании оставленных им в теле жертвы следов. А когда полиция предоставляет мне несколько возможных орудий убийства, я могу исключить большинство из них и чаще всего выбрать нужное, если оно среди них присутствует.

Всего через восемь месяцев после железнодорожной катастрофы в Клэпхеме одним воскресным утром мне позвонили, чтобы сообщить еще об одной катастрофе. Это было в августе, Иэн уехал в отпуск, и я был дежурным судмедэкспертом Лондона и южного побережья Англии. Пока что никто не знал, как много тел у нас будет, однако одно было известно наверняка: тела непременно будут.

В тот раз трагедия произошла не на железной дороге, а на реке Темзе. Дождавшись более подробной информации, я направился на вызов, и моей первой остановкой стал полицейский пирс в Ваппинге. Где-то рядом с Саутворком затонул прогулочный корабль, и поднятые из воды тела находились здесь. Это было все, что я знал.

Меня поприветствовал сержант полиции в возрасте, и, к моему удивлению, вид у него был такой, словно он вот-вот расплачется.

«Почти 30 лет в полиции, док. И вот теперь 25 трупов в реке, из них 24 на корабле, еще одного подобрали сегодня через восемь мостов вниз по реке в Воксхолле. Никогда не думал, что увижу нечто подобное. Они все дети. Им и 30 нет».