Людмила по телефону сказала им, что уже пыталась позвонить в полицию. Но ей ни на грош не поверили, приняли за хулиганящего ребенка и пригрозили крупным штрафом родителям. Павел с Иваном решили, что действовать через следователя будет вернее.

К счастью, несмотря на поздний час, следователь оказался на работе. Он долго расспрашивал Петракова, откровенно сомневался, недоверчиво хмыкал и в конце концов пообещал приехать сам и привезти опергруппу. Тут же, впрочем, оговорился, сказав, что вряд ли удастся приехать скоро – весь город из-за погодных условий стоял в пробках, было много аварий.

Спрятав телефон, Петраков взглянул на Ивануткина:

– Ну, что будем делать?

– …!…!…! – ответил Иван.

До окна оставалось метра два, когда с неба сплошной стеной рухнул дождь. Саша замер, прильнув к стене, ему показалось, что его сейчас смоет с уступа. Он сразу промок до нитки, ослеп и оглох. Вода сплошным потоком лилась по лицу, по стене, к которой он прижимался, водопадом хлестала с уступа.

Кое-как проморгавшись и выплюнув попавшую в рот воду, Саша двинулся было дальше, но тут правая нога заскользила и чуть не съехала с уступа. Каким-то чудом он удержался и с гулко забившимся сердцем влип в стену.

– Ти-хо! – беззвучно крикнул он сам себе.

Он постоял, переводя дух, и запоздало пожалел, что не скинул кроссовки там, на земле. Босиком было бы ловчее, в мокрой обуви ноги плохо чувствовали опору.

Но надо было идти, и он двинулся дальше, теперь уж совсем черепашьим шагом.

Внизу, на асфальте, задрав голову, стоял мокрый как мышь Федька Макин. Держа в руках бесполезные очки, сильно щурясь, он всматривался в ползущую по уступу фигуру. Он видел, как Саша соскользнул с уступа и чуть не упал. На несколько секунд он обмер, а потом многими недобрыми словами помянул стерву Мурашову, которая сама вляпалась невесть во что, а теперь доканывала его друга не так, так этак.

– Ты кто? – спрашивала Зоя Евгеньевна, тыча в лицо Лизе пистолетом. – Отвечай, кто ты?!

– Не поняла, – растерянно бормотала Лиза. – В каком смысле?

– В прямом!

– Ну… человек, – нерешительно ответила Лиза.

– Ответ неверный, – с веселой издевкой констатировала Зоя Евгеньевна. – Ты не человек, ты – труп. Причем не просто труп. Ты – труп дуры. Ду-ры! Не имеет значения, что ты еще дышишь и болтаешь своим поганым языком. Ты… уже… труп! И ты учишь меня жить? Ты тут стоишь и вякаешь, как я должна поступать? Кто из нас сумасшедший-то?

– Вы, – не уступила Лиза.

– Знаешь, поразительно, – весело удивилась Зоя Евгеньевна, – вы все ведете себя одинаково. Наверное, потому, что все – дуры. Та… первая Пашкина жена тоже все уверяла, что Пашка не для меня. Он, видите ли, для нее! Моль мерзкая… Я после нее руки мыла, мыла… Ощущение было, что моль раздавила. Как она удивилась, когда полетела из окна! Все смотрела на меня тупыми коровьими глазами, до самого конца смотрела, уже когда летела… Тупая мразь! И она посмела перейти мне дорогу!

– А потом вам перешла дорогу его вторая жена, – не утерпела Лиза. – И опять он выбрал не вас.

Опасно, сказала она себе, увидев, как переменилась в лице Зоя Евгеньевна. Но остановиться уже не могла.

– Вы ее утопили, – продолжала она. – Но потом появилась третья…

– Да, – перебила Болдина, – я ее утопила. Она сильно пожалела, что отняла у меня Павла. Там, под водой, я смотрела в ее лицо, я видела, как она захлебывается, подыхает… А третью мразь я застрелила вот из этого пистолета и закопала в лесу, и она тоже визжала и унижалась перед смертью! Они все сильно пожалели, что встали на моем пути, все три! А если появится четвертая, я убью и ее, не сомневайся!

Лиза не сомневалась.

– Ты говоришь, что он меня не полюбит? – продолжала Зоя Евгеньевна. – Никогда не полюбит, да? Пусть. Но и никого другого он не полюбит тоже. Я выработаю у него отрицательный условный рефлекс. Знаешь, как у крыс вырабатывают отрицательный условный рефлекс? Когда крыса делает то, что не нужно экспериментатору, ее бьют током! Раз за разом, раз за разом, пока не усвоит – этого делать нельзя! Так и я с Пашкой. Влюбился, женился – женушка подыхает. Опять влюбился-женился – опять подыхает. Влюбился – подыхает! Женился – подыхает! Подыхает! Подыхает!! Подыхает!!!

Она кричала все громче. Лиза, раскрыв рот, смотрела на Болдину. Перед ней был как будто совсем другой человек. Лицо Зои неузнаваемо исказилось, глаза побелели, рот кривился и брызгал слюной, пистолет прыгал в трясущихся руках.

Куда девалась «Зоечка Евгеньевна», классная тетка, красивая, умная, ироничная? Если бы Лиза раньше увидела ее такой, она бы сразу поняла, что перед ней сумасшедшая. Если у нее бывают такие припадки, чего ж удивляться, что она убивает направо и налево…

Вдруг Болдина смолкла. Было видно, что она огромным усилием воли старается взять себя в руки. И это ей удалось. Она задышала ровнее, лицо разгладилось, руки перестали трястись. Перед Лизой вновь стояла спокойная и холодная Зоя Евгеньевна. И она была гораздо страшнее, чем та, которую Лиза видела минуту назад.

– А теперь ты, – вдруг сказала она таким тоном, что Лиза поняла: началось, сейчас убийца примется за нее. – Ты тоже встала на моем пути. Ты понимаешь? Ну?!

– Да нигде я не вставала! – воскликнула Лиза. – Даже не заподозрила вас ни разу. Зря вы это затеяли. И топили тогда меня зря. Кстати, я так и не поняла, почему у вас купальник остался сухим?

Это была слабая попытка оттянуть неизбежное. Она не сомневалась, что Болдина сейчас оборвет ее. Но неожиданно вопрос о купальнике почему-то задел Болдину.

– Чего тут понимать? – окрысилась она. – Я плавала без купальника! Мне ведь было нужно алиби. Сухой купальник – это отличное алиби. Кто-нибудь да заметил бы, что он сухой, а если бы никто не заметил, я бы нашла способ обратить на это внимание. Но ты наблюдательная, ты купилась! Что, тебя шокирует, что я плавала голой? Конечно, это ведь так «неприли-и-и-чно» – плавать голой, ах, ах! Это же против правил, да? Запомни… на те несколько минут, что тебе остались, запомни – по правилам живут одни дураки!

– Люди веками вырабатывали правила, – упрямо возразила Лиза. – Правила – это цивилизация. Без правил живут одни изгои и преступники.

– Иш-ш-шь ты, как заговорила, – зловеще прошипела Болдина. – Ну, сейчас ты заговоришь по-другому…

Иван Уткин и Павел Петраков наконец-то выбрались из затора и ехали к институту, но совсем не так быстро, как им хотелось. Видимости не было никакой. Дворники не справлялись с потоками воды, хлещущими по стеклу. Иван то и дело жал на гудок, но это не помогало. Машины впереди тащились так же медленно, любителей экстрима в жутких погодных условиях не находилось.

Павел сидел, стиснув зубы. Он испытывал ощущения человека, отходящего от сильного удара, когда в первый момент ничего не чувствуешь, кроме тупого толчка, а потом до сознания начинает доходить боль.