– Нет никакого западного, – ответил я, – нетвосточного, северного или южного. Мы – одной крови, как сказал великий Балу.Зато сейчас, когда человек знает, что лучший друг может предать, как и жена,дети или родители, когда наверняка обворует начальник или любовница и такдалее, и так далее, только в этом случае он застрахован от всяких разочарованийи потрясений. Когда знает, что все вокруг – сволочи… то это уже не сволочи, анормальное и неосуждаемое состояние человека, что предавать всех и вся – норма,тогда только можно медленно подниматься вверх. Именно вверх, потому что и такна самом дне… Ошибка коммунистов в том, что начинали строить коммунизм наслишком завышенном моральном фундаменте человека. Сейчас подобной ошибкидопускать нельзя.

Я говорил все медленнее, утрясая и формулируя для себя,перехватил странные взгляды Лютового и Майданова. Даже Бабурин смотрит соткрытым ртом, на его лице мучительное раздумье: принадлежит он к простомународу, как слесарь, или же к элите – как глава болельщиков «Спартака»?

Майданов сказал нерешительно:

– Погодите, погодите… Но ведь нельзя же перечеркивать,к примеру, целое направление художников-передвижников, что рисовали толькопростых людей! До них рисовали только героев, обычно библейских, потом –эллинских да римских! А вот они – только грузчиков да извозчиков…

Как ни был я погружен в свои думы, но заметил, что Майдановна диво податлив, а разговор умело поддерживает на том уровне, когда егодостаточно легко попинать. Лютовой встал, подошел к ограде, долго всматривалсяв марсианскую панораму ночного города.

– Да, – обронил он, не поворачиваясь, – наэтом был построен весь реализм, натурализм и прочие модные измы. Но теперь…хватит врать. Простонародье – всегда простонародье. Хоть в Средневековье, хотьсейчас. Просто изменились методы управления. Раньше надо было кнутом, а теперьдостаточно телевидения или пары массовых газет. Простонародье можно натравитьна любое учение, новшество, партию, его можно заставить сменить строй илиподдерживать существующий…

Бабурин все вертел головой, что-то все говорят такоенепонятное, наконец брякнул:

– Андрей Палиевич, а тот гад, что так с нашейМарьянкой…

Наступило неловкое молчание, мы все старательно избегалиэтой темы, особенно сам Майданов, а мы ему помогали, но Бабурин в самом деле –простой народ, даже очень простой, даже еще проще – болельщик, брякнул то, чтоу нас у всех, непростых, вертелось на языке.

Майданов сказал торопливо:

– Все уже улажено, все улажено!..

– Да?.. – удивился Бабурин. – Но я нетилигент, я ему еще козью морду сделаю. Так он в самом деле негра илиприкидывается?

Мы с Лютовым старательно отводили взоры. Жаль, чаю нет,сейчас бы нашли даже о чем заговорить громко и убежденно.

– Да, – сказал Майданов с достоинством, – оннегр!.. А что, вы будете доказывать, что негры… то есть американцыафроазиатского происхождения – люди второго сорта?

Бабурин открыл рот, явно стал бы доказывать, но Лютовой, толи стараясь сгладить неприятный для Майданова разговор, то ли еще чего,вставил:

– Упаси Боже! Это негр уверен, что профессор Майданов –человек второго сорта. Просто мы очень любим Марьянку…

Майданов сказал сварливо:

– Спасибо. Ну так и не мешайте им. Этот Джон Блэк… онглубоко сожалеет! Он извинялся, понимаете?

Лютовой зыркнул в мою сторону. Нет, он не понимал. Он быэтого Блэка сразу к стенке. Еще до того, как тот изнасиловал Марьяну. Просто зато, что черномазый осмеливается кого-то останавливать на московских улицах,проверяет паспорта, пусть и в непосредственной близости от юсовскогопосольства, но все же это ему не там, а это здесь.

Я сказал примирительно:

– Вы уж извините, Андрей Палиевич, но все переменилосьчересчур неожиданно. Я тоже за то, чтобы эту беду… ну, пусть не беду, анесчастье, небольшое несчастье, как-то сгладить, вообще постараться забыть…Просто уж очень круто! У них там это вообще не считается, может быть,преступлением, но что делать, Россия – все еще страна с наполовину старомоднойморалью.

Майданов сказал почти просяще:

– Я вас понимаю, но и вы поймите… Кроме того, выносяприговор, нужно руководствоваться человеколюбием, осмотрительностью имилосердием.

– Ага, – сказал Лютовой, – осмотрительностью.

Майданов сказал нервно:

– На первом месте я поставил человеколюбие!

– Ах да, – протянул Лютовой, – негр ведь тожечеловек…

Значит, милосердие, подумал я. То самое, которое возводят вдобродетель либо из тщеславия, либо из страха. Ну, тщеславие ни при чем, малочести профессору общаться с негром, что дослужился до сержанта, значит –глубоко упрятанный страх русского интеллигента перед грубой силой. Так глубоко,что Майданов не желает признаваться даже себе.

– Милосердие, – сказал Майданов нервно, – какизвестно, начинается у себя дома! Никакое милосердие не бывает чрезмерным…

Бабурин вклинился деловито:

– А что он принес?.. В смысле, бабки какие?

– Бабки? – переспросил Майданов растерянно. –Ах, вы о деньгах… При чем тут деньги? Да, он предлагал, никто у него не взял.Он не понял почему, такой уж у них уровень культуры, но деньги спрятал.

– Надо было брать, – заявил Бабурин. – Они ждо фига получают!.. Им за Россию платят, как за джунгли Вьетконга. А ещесуточные, наградные, полевые… для них Москва – минированное поле. Эта неграполучает за неделю больше, чем наши академики за год!

– Как вы можете такое говорить, – сказал Майдановс достоинством. – Как вы можете!.. Здесь все на другом уровне. Милосердиеукрашает сильного, значит, мы – сильнее.

Бабурин раскрыл рот, не понял, повернулся ко мне:

– А ты чё, Бравляга?

На балкон медленно вплыла с подносом в руках Анна Павловна.Лицо ее было слегка распухшее, словно после недавнего сна или долгого плача.Распухший нос она старательно запудрила. На подносе подрагивал чайник, чашкипозвякивали, только розеточки с вареньем стояли как приклеенные.

Мы вчетвером принялись суетливо и бестолково перетаскиватьна стол это все хозяйство, Анна Павловна поспешно разливала чай, явно мечтаяпоскорее уйти.

Я ответил тихо:

– Не знаю. Милосердие вроде бы хорошо, правильно,возвышенно… Но только жизнь – вот она, совсем другая. А в ней милосердие нетолько слабость, но и несправедливость, ибо поощряет гадов.

Майданов возразил нервно:

– Не нами сказано, что каждый акт милосердия –ступенька к небесам! Чтобы прощать, надо больше отваги, чем для наказания.Слабые думают только о мести, а не о прощении! Прощать могут те, кто сильнее.