Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все так страшно?
— Уже нет, — отмахнулась Люба. — Все в прошлом.
— Ну и хорошо, — сказала Маша. — А где, кстати, Яга? — она поискала, но так и не увидела ведьмы.
— Забавно, что она у тебя ассоциируется со свекровью, — засмеялась Любава. — Хотя и понятно почему.
— Да уж, — ответно улыбнулась Марья. — Но не будем о грустном. Так где она, знаешь?
— С местными знахарками договариваться ушла, — поделилась Люба. — На предмет медку особого, трав каких-то особо редких ну и доступа к яблоне.
— А разве не глава поселения решает этот вопрос? — удивилась берегиня.
— Я так поняла, что серьезные решения принимаются коллегиально. И доступ к сердцу долины относится как раз к таким вопросам. Вот Яга и решила пообщаться с коллегами.
— Ясно. Удачи ей. Слушай, Люб, она не показалась тебе странной? Притихшей какой-то? Погасшей? Устало-отстраненной? Нет?
— Не знаю. Посмотрю, — пообещала царевна. — Глаз с нее не спущу. А пока давай все-таки послушаем Марью Афанасьевну.
— Правда твоя, — согласилась Маша. — Пора спасать Малашу, чего-то она с лица сбледнула.
— Наверное бьл оглашен список испытаний, — догадалась Любава.
— Похоже, вот и Настя хмурится, — почувствовала сильное волнение берегиня. — Надо поскорее узнать в чем дело.
А дело было в следующем, одна из медведиц, сопровождавших Марью Афанасьевну, от души похвалила невесту. До чего, мол, смелая человечка, не боится с царями лесными в соревнования вступать. А ведь всем известна и мощь их, и сила.
— Насчет царей, — лебедушкой подплыла к компании берегиня, — уточните, пожалуйста. Что-то я коронацию пропустила.
— Ничего удивительного, — свысока глянула на нее рослая молодая медведица. — У людей память короткая.
— Вот и расскажи нам милая, — милостиво кивнула позабывшейся оборотнице Любава. — А мы послушаем.
— Не серчай на девку, царевна, — задвинула за спину зардевшуюся охальницу, Марья Афанасьевна. — Дурочка она у нас. Юродивая.
— Дураков боги отмечают, — будто невзначай уронила Кащеева дочь.
— А что ж мы тут стоим? — всплеснула руками жена старейшины. — В дом проходите, отдохните с дороги, а то к вечеру пир начнется. На нем свежими нужно быть и отдохнувшими.
— Спасибо за гостеприимство, — с достоинством поблагодарила Люба. — Красиво тут у вас, — она неторопливо пошла к крыльцу. — И так тепло… Не верится, что в Новгороде снег давно лег.
— Я уж и забыла какой он, — призналась Марья Афанасьевна. — Только в детстве снег и видала, а как заневестилась, так и забрал меня Потап Иваныч в Медовую…
— Не беда, — улыбнулась Маша. — Скоро наглядитесь.
— С чего бы это? — вдругорядь высунулась 'дурочка'.
— Так ведь свадьбу в Лукоморье играть будем. На Скарапеевом подворье, в палатах царских, — почти не погрешила против истины берегиня. Не, ну правда…
Жила ведь царица в доставшемся квакушкам тереме? А то, что это было давно — дело десятое. Медведицам о том знать необязательно.
К тому же не все они одинаковы. Вон свекровь Меланьина вполне нормальное впечатление производит. Изо всех сил старается молодую нахалку приструнить: и брови хмурит, и за спину себе ее заталкивает, и локтем тычет. Аж упрела вся, даже жаль тезку… А может и нет. Чай не девочка, должна соображать, кого берешь на встречу с высокими гостями.
— Сначала испытания пройдите, — съязвила молодуха, высовываясь из-за плеча смущенной Марьи Афанасьевны. — А потом уж…
— Да что ты будешь делать?! — вызверилась хозяйка Медовой долины. — Долго ты меня позорить будешь, Ульянка? Это дочка моя младшенькая, — виновато объяснила оборотница. — Не судите строго. Девочка она хорошая, только горячая. Сами понимаете.
Маша с Настей переглянулись и дружно пожали плечами. Они такого не в толк взять не могли. Если только девушка в самом деле юродивая. Но ведь этого и в помине нет. Обычная избалованная нахалка. А Люба и вовсе оправдания слушать не стала, как поднималась по лестнице, так и не обернулась посмотреть на медведицу. Вот и гадай то ли гневается Кащеева дочерь, то ли из-за интересного положения на ступеньках крутиться опасается.
Вот вошла царевна в терем, за ней следом лягушки-подружки потянулись. Малашка, что интересно, шибче всех бежала. Видать, наелась общением с новыми родственниками досыта. А уж за гостями Марья Афанасьевна с дурочкой своей направилась. Подошли медведицы к дверям, глядь, а из сеней домовой выглядывает. Чудной такой, сил нет. Борода у него короткая, одежа басурманская, тело рисунками срамными покрыто. И важный очень. Ужас просто.
И вот этот самый домовой ухмыльнулся пакостно да и заступил Ульянушке дорогу в терем. Перед Марьей Афаньсьевной, главное дело, склонился уважительно и ручкой замысловатую фигулину изобразил, а доченьку ее не следом пускать и не думает.
— Нечего, — говорит, — всяким чиксам на царскую хазу соваться. Не по чину им в натуре. Клянусь парадным шлемом Локи.
— Чего? — оторопела дева.
— Того, — осклабился бесстыдник. — Парадным шлемом клянусь, кулема деревенская. Лосиными рогами изукрашенным. Усекла?
— Мама, — слабым голосом позвала девица.
— Рот закрой, живот простудишь, егтга, — посоветовал охальник и дверь перед самым Ульянкиным носом захлопнул.
Марья Афанасьевна, видя такое самоуправство, аж языка лишилась. Стоит, как рыба рот разевает, а сказать ничего не может.
— В горницу проходите, уважаемая, — осклабился домовой, — не заставляйте царевну дожидаться. Она у нас хоть и терпеливая, но такой шухер навести может, что мама не горюй. Раз и амбец всем. Жар-птица как никак. А вы на нее нахалок малолетних напускаете в натуре, наезжаете типа. Недальновидно это и незрело политически. Так что вы на меня понапрасну не зыркайте и ваще не гоните по беспределу.
Самое удивительное, что Марья Афанасьевна домового поняла. Пусть не дословно, пусть через пень-колоду, но общий смысл уловила. Потому скандал закатывать не стала — не время и не место.
— Благодарствуй, уважаемый, — поблагодарила вежливо. — Ты уж там присмотри за Ульянушкой моей, чтоб не учинила чего.
— Прослежу, — поклонился разрисованный, скрываясь из глаз, тут медведицу и накрыло: 'Это же тот самый ненормальный домовой царевны Любавы. Потап сказывал, что предан он ей аки пес цепной, любого и каждого за Кащееву дочку в клочки рвет/ 'Отец Велес, помоги моей неразумной доченьке, вразуми, дай целой- невредимой нонеча остаться, а уж там я ее вразумлю. Крапивой по мягкому месту. Чтоб не забывалась и семью не позорила/ — взмолилась медведица.
К сожалению, у нее были все основания для переживаний. Ульяна и в самом деле выросла слишком избалованной. Впрочем, такими были считай все оборотницы. Слишком мало их рождалось, слишком ценили их отцы, братья и потенциальные женихи. Матери, наученные горьким опытом семейной жизни, конечно, пьтались вложить в ветренные головки дочерей толику ума, но куда там… Молодухи были уверены в полной своей исключительности и с одинаковым презрением относились к увещеваниям родительниц, считая их отсталыми, глупыми и завистливыми.