Растерянный Михайла так и застьл, только рот открывал как рыба.

— И все равно полюбился ты мне, — чмокнула его в темечко Яга. — За горячность, прямоту, сердце золотое, а пуще всего за уважительность.

— Спасибо, конечно, — отмер медведь, — но Малашу я никуда не пущу.

— Пустишь, — гнев оборотня ведьму не впечатлил. Она и не таких видывала. — Что я зря с лешачихами договаривалась что ли? Они тут у вас, знаешь, жадные какие? Торгуются чисто жиды на базаре. Гостинцев на пять лет вперед вытребовали, а ты заладил: 'Не пущу!'

— Все возмещу, бабушка Яга, а только…

— Уймись, Миш, — подергала его за рукав Меланья. — Неудобно.

— Что?

— То, — рассердилась невеста. — Раньше надо бьло думать, до того, как всех сюда притащил. К тому же нам яблоки нужны. А дадут ли их после такого фильдеперса медведи? Вернее медведицы. Они и так меня сжечь готовы, от злости зубами скрипят, а тут ты еще маслица в костер плеснешь.

— Нам? Яблоки нужны нам? — переспросил Михайла.

— Да, — ни на секунду не усомнилась Меланья. — Именно нам. Мне и сестрам моим. Их мужьям, племяннице, брату, невестке, нянюшке.

— Они — цари.

— Они — пережившую тяжелую потерю люди. Или нелюди, не суть. Главное, что они получили надежду вернуть оплаканного родича, а ты ее сейчас убиваешь.

— Малаш.

— Не тронь меня, — отвернулась та. — И руки не тяни. Не хочешь жениться, вали.

— Я не хочу тобой рисковать!

— Можно подумать, что про лося ты только что узнал!

— Опять за рыбу гроши, — Маше вспомнилась бабушкина присказка.

— Лыбу? Хега ням, — вычленила главное для себя малявочка.

— Завтра, — пообещала ей Марья. — Папа нам поймает рыбку, мы ее пожарим и съедим.

— Да, — одобрила Хельга.

— Я тоже папой хочу быть и ловить рыбку нашим детям, — наново вскинулся медведь, гневно глядя на суженую. — Так что забудь о лосе, Меланья.

— Ша! — остановила зашедшего на второй круг оборотня Люба. — Остынь,

Михайла Потапыч. Сказано же тебе, что Яга договорилась с лешачихами, они сами у лося рога снимут и Меланье отдадут. Ей и видеть сохатого не надобно.

— Совсем? — недоверчиво спросил тот.

— Не, ну если интересно станет, то покажут ей животинку, — съехидничала Ягишна. — Издаля.

— Лучше не надо, — взмолился Михайла, полностью утративший чувство юмора.

— Как скажешь, касатик, — согласилась ведьма. — Выпей чайку и успокойся, сердешный.

— Вот это любовь, — мечтательно вздохнула Василиса. — Буря чувств. Бывает же такое.

— Ужас, — Маша сочувственно посмотрела на Меланью. — Терпенья тебе, подруга.

— Да, — склонила белокурую головку Хельга, а потом зевнула и потерла кулачком глаза.

— Как же ты рожать-то будешь с таким нервным супругом? — тихонечко вздохнула Настя.

— Я и сама теперь об этом думаю, — призналась Меланья.

— Давайте спать лучше. Думать утром будем. Оно, как известно, мудренее вечера, — разогнала всех по постелям Яга. — И не забудьте, что на испытание завтра идем всей честной компанией. Да, тебе, Малаша, отдельное поручение — успокой уже своего мужика.

— Испытание начинается, — объявила Марья Афанасьевна, повергая в дрожь одного сильно нервного оборотня. Даже получив уверения, что с любимой все будет в порядке, от разбуженных ни свет ни заря лешачих, он никак не мог успокоиться. — Напоминаю, что мужчинам сегодня в лес путь заказан. Только женщина может ступить под сень леса, — медведица обращалась главным образом к Михайле. — В противном случае Меланья будет объявлена проигравшей.

— Да помню я все, — с обидой посмотрел на мать оборотень. — Но с опушки не уйду, и не просите.

— Не позорься, Мишка, — ткнул его в бок отец. — На тебя все смотрят.

— Плевать, — ответил невежливый жених.

— Нашел бы пару себе под стать, не дергался бы сейчас, — не понижая голоса, пожалела брата Ульяна. — А эта человечка…

— Заткнись, дура, — игнорируя недовольную гримасу главы общины (как же обидели его ненаглядную кровиночку), огрызнулся Михайла. — Дадут боги и за тебя переживать муж будет. Если, конечно, повезет.

— Обойдусь, — скроила презрительную гримаску упрямица. — Слабаки мне не нужны. Вот папа…

— Папа места себе не находил, пока я лося ловила, — склонилась к ней мать. — Его всемером держали.

— Пап? — удивленно воззрилась на отца Ульяна.

— Было дело, — смутился тот.

— Поняла, дура? — мрачно поглядел на сестру Михайла, срывая злость на заносчивой девчонке. Вот понимал, что нехорошо поступает, а остановиться не мог. Сейчас бы намотать ее косищу на руку и хворостиной по попе! По попе! Враз бы попустило.

— Уймись, Мишка, — рыкнул отец, но на заросли крапивы все-таки глянул. Похоже, что и в его голову забрела шальная мыслишка о недопустимом поведении дочери. Сын, впрочем, тоже хорош, но у него по крайней мере уважительна причина имеется.

— Ладно, золотые мои, оставайтесь, — улыбнулась родным Марья Афанасьевна. — У меня тут дела еще кое-какие имеются. Отойти на минутку надобно.

Минутка, не минутка, а вернулась медведица очень скоро и выглядела при этом страшно довольной.

— Управилась? — подошел к ней муж, уставший от препирательств деток. Ни один, ни вторая так и не уступили. Идиоты молодые.

— Да, все хорошо, — ответила Марья Афанасьевна.

— А что за дела-то бьли? — полюбопытствовал Потап Иваныч.

— Да мелочи всякие бабские. Не забивай себе голову всякой ерундой, милый, — сказала она. — Сам-то ты как?

— Устал, — признался медведь. — И башка от мутных мыслей трещит.

— О чем же ты печалишься? — встревожилась оборотница.

— Мнится мне, что не так мы детей воспитали. Неправильно что-то сделали, а ведь назад не вернешь. Время ушло.

— Так-то оно так, — признала правоту мужа медведица. — Но кое-что в наших силах, Потап.

— Ой ли? — не поверил он, но посмотрел с интересом.

— Точно тебе говорю, — уверила Марья Афанасьевна.

— Пока только тень на плетень наводишь.

— А вот и нет, — подалась к мужу она. — Впрямую говорю. Быть тебе отцом в третий раз, Потап. Непраздна я.

— Ну, за победу! — подняла чарку со стоялым медом Яга.

— За нашу победу! — поддержали ее единомышленники-подельники, чокаясь кто чем. В кубках у беременных плескался брусничный морс, близнецы пили молоко,

Маша с Хельгой баловались кисельком, мужчины остановили выбор на забористой яблочной бражке.