– Доброе утро, Элен. Не хочешь выпить кофе у нас в саду?

Мари была одной из немногих, кому нравился вкус эрзац-кофе. Элен собралась было отказаться, но потом вспомнила, что уже давно не болтала с Мари о том и о сем, а потому согласилась.

– Располагайся, а я пойду принесу кофе.

Элен прошла по коридору к стеклянным дверям, ведущим в огороженный сад с кустами роз. Она уютно устроилась на одном из четырех чугунных стульев, стоявших возле такого же стола. Он и стулья были выкрашены в светло-зеленый цвет. Утро выдалось теплым. Как приятно сидеть на солнышке, слушать жужжание насекомых и вдыхать тонкий аромат роз, разлитый в воздухе. У стены на кусте распустились ранние штокрозы. Над цветами вились две большие синие бабочки. Мать Элен обожала возиться с цветами. Она выращивала штокрозы и наперстянку, поскольку эти растения, как она говорила, привлекают колибри. Элен с Элизой годами следили за кустами, надеясь увидеть маленьких птичек, прячущихся от людей, и тем самым заслужить материнскую похвалу за наблюдательность. Увы, все их старания оказались напрасны.

Через несколько минут в сад вошла Мари с серебряным подносом. Под его тяжестью стол накренился.

– Совсем забыла. Сейчас чем-нибудь подопру.

Сходив в дом, она вернулась с пробковым ковриком, который и подсунула под вихляющуюся ножку стола.

– Теперь не опрокинется. Я испекла овсяное печенье. Суховато и крошится, но есть можно.

Она протянула Элен белую чашечку и пододвинула тарелку с печеньем.

– Я совсем недавно завтракала, – покачала головой Элен и сделала глоток, стараясь не поморщиться. – Не знаю, как вы можете пить эту смесь.

– Благоприобретенная привычка, – засмеялась Мари.

Элен поставила недопитую чашку на стол.

– Рассказывай, как вы там, – попросила Мари. – Элиза постепенно начинает свыкаться с произошедшим?

– Я бы не сказала. Она оправится и откроет кафе, но сейчас она больше похожа на лунатичку.

– Представляю, в каком она ужасном состоянии.

Элен сейчас думала не только об Элизе, но и о Флоранс. Она никому не рассказывала о случившемся с младшей сестрой, пострадавшей от громил из САБ. Ей хотелось поговорить об этом с Мари. Элен даже открыла рот, однако тут же передумала. Она не имела права выдавать сестру.

– Клодетта вам пишет? – спросила Мари.

– Редко и немного. Сами знаете, нынешняя почта…

Конечно же, почта была не единственной причиной, но Элен не хотела вдаваться в подробности.

Мари согласно кивнула.

– Скажите, а в детстве вы часто виделись с моей матерью?

– В детстве, естественно, нет. А когда я вышла за Уго и переехала в этот дом, мы просто здоровались, когда она приезжала сюда на лето. Она не искала общества, да и вы тогда были совсем маленькими. Так что ей хватало забот.

– Она выглядела счастливой?

– Счастливой? – переспросила Мари, лицо которой приняло неуверенное выражение. – Возможно. При ее скрытности было трудно что-то понять. Думаю, она была счастлива… по-своему. Она редко удостаивала нас разговорами. У меня возникало чувство, что с ней что-то происходит.

– Серьезно?

– Полной уверенности у меня нет. Я помню, как она часто водила вас на реку.

– М-да. Раз уж мы заговорили о реке. Я…

Она хотела рассказать Мари, как они с Флоранс славно вчера поплавали, но ей помешали громкие голоса, донесшиеся из коридора. Элен взглянула на Мари; та удивленно подняла брови и повернула голову в сторону дверей.

– Первый пациент? – спросила Элен.

Мари отодвинула стул и встала, но раньше, чем она успела разглядеть, кто там, в сад вошел Уго в сопровождении двоих здоровых нацистских офицеров.

– Вы будете Мари Маршан? – спросил один из них, указывая на жену доктора.

Элен заметила, как побледнела ее старшая подруга. Пальцы Мари крепко, до белизны в костяшках, сжали спинку стула.

– Да. Я Мари Маршан.

Офицер полез в карман мундира и с нескрываемым презрением достал сложенный лист бумаги.

– Вам надлежит явиться в штаб гестапо, находящийся в Перигё. У вас есть неделя, чтобы представить нам документы об арийском происхождении.

– Но это смешно, – возразила Элен, вставая со стула и глядя на нацистов. – Мари не еврейка.

Однако Мари подняла руку, показывая неуместность возражений.

– Жена доктора вполне нас понимает.

– Это неправда, – не унималась Элен.

Офицер застыл на месте в безупречной позе, расправив плечи. Ногти на его руках были аккуратно обработаны. «Прихорашивающийся красавчик», – с нараставшей злостью подумала Элен.

Немец лицемерно улыбнулся ей, щелкнул пальцами, словно Элен была не более чем пылью, затем спросил:

– А вы кто?

– Медсестра доктора Уго, – вытянувшись во весь рост, с вызовом ответила Элен.

Когда нацист снова заговорил, его слова звучали холодно и отстраненно:

– Как вам известно, доктор непродолжительное время находился у нас. Еще до того, а также потом мы провели некоторые изыскания и наткнулись на неожиданные сведения о его жене. Этим и вызван наш приход.

Второй нацист сурово посмотрел на Мари:

– Если вы не сумеете вовремя представить нам необходимые документы, вас отправят в трудовой лагерь.

Он наклонил голову. Первый нацист улыбнулся одними губами:

– Одна неделя, мадам.

– Я провожу вас, – сказал Уго, на подбородке которого дергалась жилка.

– Не трудитесь, – отмахнулся немец. – Мы сами найдем дорогу.

С этими словами нацисты быстро ушли.

Мари тяжело опустилась на стул.

– Я знала: это лишь вопрос времени, – упавшим голосом произнесла она, после чего уронила голову и закрыла лицо руками.

Элен посмотрела на Уго. Тот стоял за стулом жены, обнимая ее за плечи. Он торопливо моргал, а его лицо становилось все более хмурым.

– Это правда? – сдавленно спросила Элен, удивляясь, что задает такой вопрос.

Уго отвернулся и закрыл глаза.

Молчание было недолгим, но ужасающим. Элен охватил страх. Она мысленно перебрала варианты. Надо действовать. Должен же существовать какой-то выход.

– Элиза знает изготовителя поддельных документов, – наконец сказала она. – Может, он сумеет сфабриковать для Мари требуемую бумагу.

Уго открыл глаза и покачал головой:

– Это займет много времени. Нужно представить свидетельства о рождении не только ее родителей, но и дедушек и бабушек с обеих сторон. А дед Мари по материнской линии был евреем. Этого им достаточно.