Он сказал просто, но я ощутил за словами всего напористого ижелезного Кречета страшное напряжение. А жует хоть и быстро, но вряд лизаметит, если я вместо куропатки подложу на его тарелку свои кроссовки.

– Думаете, пора? – спросил я осторожно. –Пора... по-серьезному?

Кречет ответил с яростью:

– Вы в своей книге доказывали, что еще князь Владимирдолжен был принять ислам!

– Да, но на книгу внимания не обратили...

– Кому надо было, тот обратил, – сказал Кречет сумрачно. –Как вы тогда уцелели, ума не приложу. Правда, уже тогда всем было до лампочки,каждый спасал себя, свою шкуру, а попутно сдирал с ближнего рубашку, не до идейбыло...

– Вы уверены, что пора?

– Пора, – отрезал Кречет. – Упустим этотмомент, опять засосет болото. Сейчас страна чувствует себя настолько униженной,что готова на что угодно. Но упустим момент – и либо какой-нибудь ловкач...могут найтись и половчее нас?... сумеет всучить позолоченную пилюлю, либопроизойдет еще хуже...

Он умолк, запил абрикосовым соком. Кадык дергался,перекачивая содержимое стакана в желудок.

– Что хуже?

– Народ привыкнет, – буркнул он мрачно. – Этои есть хуже всего. Привыкнет, что можно жить в дерьме и по шею, а не только поколени, как жили раньше, или до пояса, как живем сейчас.

Промочив горло, он жестикулировал отрывисто, говорилкоротко, словно рубил гвозди на наковальне. Желваки вздулись рифленые, тяжелые.Я добавил про себя, что момент хорош еще и тем, что в главном кресле оказалсяэтот злой и решительный человек. Не политик, тот бы лавировал по мелочам. Да ивозражаю Кречету только затем, чтобы он настоял на своем. Сам же вижу, чтопора. Упустить это удачное время, болото засосет еще глубже, а оттуда выбратьсясил уже не хватит...

– И еще одно, – сказал он резко, но с некоторымусилием. – Черт, может быть, я свалял дурака? Словом, я разрешил местномуобществу мусульман... нет, не всероссийскому, а пока только московскому,проводить наказание своих же мусульман по их законам. Завтра на Манежнойплощади в двенадцать часов.

– По законам шариата?

– Да.

Я сказал, чувствуя как между лопаток пробежала, топаяхолодными лапами, гадкая ящерица страха:

– Я об этом не слышал. Ни по телевидению, ни порадио...

– Я тайком, по телефону. Дело рискованное! Кто знает,какую вызовет огласку. Пустим пробный камешек.

Я предположил:

– Телевизионщики обидятся. Особенно этот... как его...ну, который на заставках своей передачи вместо великих деятелей, поместил себя,гордо идущего по Красной площади... Ну, с тупой такой, но наглой мордой и жирнымголосом...

Кречет поморщился:

– А, этот... Надо бы как-то этого дурака отстранить оттаких передач. Что за черт, какой-то комментатор, подумать только, которыйничего не делает, не производит, а только пересказывает где что случилось, позначимости начинает превосходить членов правительства! Только в нашей стране,где все вверх ногами...

– Завопят, что нарушаем свободу слова. Им же сейчассвобода! Как ни посмотришь, они сами себя только показывают. То режиссеров, тооператоров, то вообще своих уборщиц и швейцаров поздравляют.

– Доберемся, – сказал Кречет раздраженно. –Дерьмо, конечно, но пока руки не доходят. А потом как-нибудь сяду, просмотрюдесяток передач, а затем вымету это обнаглевшее дурачье... И плевать, какойформы собственности телеканалы... Так что скажете о публичной порке?

– Интеллигенция поднимет крик, массмедики раздуют вскандал, их легко повернуть в любую сторону, если польстить, назвав умными...Ну, а народ, естественно, будет доволен. Мужикам подавай цирк, женщины начнуткричать, что нам бы такой ислам, чтоб мужикам пить запрещали... А вы ведьпрезидент простого народа?

Кречет сказал с укоризной:

– И вы туда же... Кстати, еще один рискованный шажок. Япринял предложение из Арабских эмиратов о строительстве мечети в Москве.

– Арабских?

Он усмехнулся:

– Ну, не татарской же епархии. Или того страшнее –узбеков, таджиков или вообще тех, кого называют черными. А арабы вроде бы и нечерные. Они – арабы. И хотя на самом деле еще чернее, но раз уж они на базарахнаших не торгуют...

– Наших женщин не совращают легкими деньгами, –добавил я ему в тон.

– Это для народа главное, – согласилсяКречет. – Если бы мечеть начали строить татары, то тут же в мои окнаполетели бы булыжники!.. Или не полетели? А арабы... гм, они иностранцы. ВонМакдональдсов понастроили? И мечеть строят иностранцы. Богатые к тому же. У насперед богатыми шапку ломают даже коммунисты.

Я покачал головой с сомнением:

– Вот так сами вдруг и предложили?

Он отмахнулся:

– Нет, конечно. Через третьих лиц им пошла информашка,что мы не стали бы возражать... Понятно, что для них это, как если бы англичанепредложили нам построить рядом с Вестминстерским дворцом дом-музей Ленина!..Уже ответили, что срочно вылетает группа инженеров, но чтоб наш мэр не беспокоился:рабочих наймут местных, платить будут щедро... Главное, чтобы пока все шло подзнаком выравнивания межрелигиозных отношений. Нельзя, чтобы кто-то допер раньшевремени.

– А если догадаются почитать мои книги? – сказал яосторожно.

– Не догадаются. А прочтут, так не поймут. А если ипоймут, что совсем уж дико, то совсем не так и не то, что вы писали... Это жеРоссия! К тому же они ж политики, трех пальцев на руке не сосчитают!

Я подумал, спросил обеспокоено:

– А мэр Москвы? Вы его лучше знаете. В последнее времяон набрал немалую силу...

Кречет отмахнулся:

– Он носит маску крепкого хозяйственника, но на самомделе он и есть добротный хозяйственник. Надо для блага Москвы – свечку в церквипоставит и даже перекрестится, хоть справа налево, хоть слева направо, хотьнаискось. Надо для молодежи – Майклу Джексону руку пожмет и даже поцелуется,хоть потом три дня отплевываться будет. Если ему сказать, что султан Брунеяпоставит на одной из центральных площадей самую красивую в мире мечеть за своиденьги, то султана тут же посвятит в почетные пионеры или во что теперьпосвящают...

– В почетные москвичи.

– А ежели шах Ирана на свои деньги построит в Москвежилой массив где-нибудь в Жулебино, то наш мэр и ему пионерский галстукповяжет, а из Корана первую суру на память прочтет при вручении ключей!

Марина скользнула в кабинет все так же неслышно, взгляд еепадал только на стол, ни к чему вроде бы не прислушивалась, только розовые ушкиоднажды шевельнулись как у зверька, когда Кречет говорил о самой красивой амире мечети на Красной площади. Она быстро собрала грязную посуду, исчезла. Японял, что из обслуживающего персонала сюда допускалась только она.