Краем глаза замечаю, как застыла неподалёку женская фигурка. И мне всё же приходится отвести глаза от ребёнка, чтобы посмотреть в родные до боли омуты. Мой Якорь. Моя Оса. Океан, в котором я тону. Но сейчас не об этом нужно говорить.

Маленькая егоза крутится у меня на руках, пытается пальцами залезть мне в рот.

– Дядя! – кричит радостно и хлопает ладошками по моим щекам. Я прижимаю к себе тёплое тельце. К самому сердцу, что бьётся, как сумасшедшее. Свихнувшийся, на хрен, механизм…

Наверное, я выгляжу страшно. Улыбаться мне совсем не хочется. Я сверлю яростным взглядом моё драгоценное и уже, как оказалось, не единственное сокровище.

– И когда ты собиралась мне о ней сказать, Оса? – спрашиваю тихо и вижу, как у Аллы бледнеет лицо.

Алла

Я мечтала его увидеть. Бредила одинокими ночами. Не плакала, нет. Ну, разве что чуть-чуть и очень редко, когда совсем невмоготу становилось.

И вот – знаменательная встреча. Ждала ли я её? Нет. Надеялась ли? Наверное. Где-то очень глубоко. Туда не добраться даже спелеологам со спецоборудованием.

Он такой красивый. Изменился. В плечах стал шире, черты лица стали мужественнее. Исчезла мальчишеская мягкость. И улыбки, наверное, от него вряд ли дождёшься. Особенно сейчас, когда он злится.

Арк держит дочь бережно. Прижимает к груди так, что у меня сердце останавливается. Когда собиралась сказать? Никогда. То самое слово, что я услышала от него в телефонной трубке.

Наверное, он ответ видит по моим глазам. Брови у него на переносице сходятся. Губы сжимаются. Грозный, ах, какой он грозный!

– А с чего ты взял, что это твоя дочь? – мне удаётся даже улыбнуться. Хочется верить, что саркастически.

Арк неожиданно меняется. Вертикаль между бровями разглаживается. В глазах его столько нежности, когда он смотрит на дочь… И сердце снова сжимается в груди. Горло перехватывает – не вздохнуть.

Он отводит взгляд от малышки нехотя.

– Помнишь, я рассказывал тебе историю, как мама хотела девочку? Хвостики мне навязала в год?

Помню, конечно. Я всё помню. Все слова, рассказы, взгляды, вздохи. Кажется, если закрою глаза – проживу заново каждый день, что мы были вместе.

– У мамы остались фотографии того дня. Она их от отца прячет, пересматривает изредка. Она моя копия, Оса. Те же хвостики, глаза, нос, улыбка… Сколько ей? Только не лги, пожалуйста.

Да я и не думала лгать, дурачок мой. Зачем? Если ты узнал её сразу. Принял. Понял.

– Двадцать седьмого июля исполнился год.

Я вижу, как он подсчитывает. Быстро. С математикой у него всегда всё хорошо было.

– Значит, той ночью, в клубе. С первого раза и через презервативы.

У меня в глазах темнеет.

– Ты… помнишь?

И вот теперь его глаза смеются. Лицо становится мягче. Дочь крутится юлой, требует, чтобы он её отпустил. Арк осторожно сгружает сокровище на землю. Она тут же топает, рассказывает что-то про листики и «тлаву». Болтливая. Лопочет постоянно.

– Скажем так: не очень, – он наконец-то улыбается, – но знаю, что было. Почему ты ничего не сказала мне, Алл?

Хороший вопрос. Я вздыхаю.

– Боялась. Думала, не помнишь. Начнёшь считать и сомневаться.

– Я бы не сомневался. Поверил бы. Правда.

Он делает шаг навстречу – стремительный и широкий. Миг – и я в его объятиях.

– Алла, – выдыхает он, обнимая, – Оса моя. Якорь. Жить без тебя не могу.

Греюсь в его лучах. Плавлюсь в жаре его рук, а потом уворачиваюсь, не давая поцеловать. Он что, думал, я сейчас воском растекусь? Упаду ему в руки и всё? Победа?

– Ну, жил же ты всё это время как-то? Я помню ещё твоё «никогда», Арк. И если ты думаешь, что скажешь мне пару слов и приласкаешь, а я приползу к тебе на хвосте, то глубоко ошибаешься.

Он ерошит волосы, трёт щёку, мотает головой, пытаясь прийти в себя, словно я ударила его. Затем подхватывает дочь, что снова вознамерилась падать.

– Как ты её назвала? – прижимает пальцем нос-кнопочку. Дочь, предательница, смеётся и неожиданно обнимает его за шею. Дарит слюнявый поцелуй. У Арка такое лицо, будто ещё немного – и расплачется. Но такие большие мальчики не плачут же, да?.. Или нет?..

– Спроси, она сама тебе скажет.

– Как тебя зовут? – он серьёзен, но украдкой щекочет ей животик.

– Астя Алейкина! – выдаёт моё сокровище. Наше. Чёрт, к этому ещё нужно привыкнуть.

Он снова мрачнеет и ворчит:

– Какая же ты Жалейкина? Драконова!

А потом замирает.

– Настя?.. Оса, наповал, понимаешь?

Я ничего не понимаю. Арк снова смеётся. Ему вторит Настюшка.

– Настя Драконова! Ася Драконова!

– Аконова, – послушно повторяет маленький попугайчик и хлопает в ладоши.

– Так зовут мою бабушку, – смотрит он на меня. – Мало того, что ты дочь родила – они там все с ума сошли, ожидая девочку, так ещё и имя ей дала знаковое. Как только Драконовы узнают, спокойной жизни конец.

Он снова мрачнеет.

– Нам надо поговорить, Алл. Честно, без недомолвок. Сейчас. Ты не вышла замуж. Ты не сказала, что беременна, и сбежала. Я хочу знать, почему. Ведь не думала же ты, что я тебя брошу из-за ребёнка?

Наверное, он прав. Нужно всё рассказать. Я машу рукой в сторону лавочки под двумя раскидистыми липами.

Мы садимся рядом, но не близко. Два подростка, что хотят прикоснуться, но неловко себя чувствуют. Не знают, куда деть руки-грабли и как поставить ноги-крюки. Зато Насте абсолютно всё равно. Она выудила из сумки куклу и учит её уму-разуму.

– Рассказывай, – подталкивает меня Драконов. – Желательно по порядку.

Я вздыхаю, собираясь с мыслями. Больше нечего скрывать. И мать его выгораживать нет причин. Я не смотрю на Арка. Не хочу, чтобы не сбиться, но всё же замечаю, как он снова злится, но уже не на меня.

– Надо было всё рассказать, Алл, – у него нормальный голос. Не злобный и не категоричный. – Мы бы вместе что-нибудь придумали.

– Ты так радовался свободе, независимости. А тут я. С беременностью и семейными проблемами. Простил бы ты меня, если бы я тебя связала по рукам и ногам? Лишила того, чего ты добивался?

Арк молчит. Расслабляется. Удобно устраивается на лавочке, опирается о спинку, руки в карманы закладывает, вытянув вперёд длинные ноги. Я смотрю на все эти телодвижения, и у меня внутри революция происходит. Невовремя как… Жар, томление, желание прижаться к нему. Получить поцелуй и много чего другого.

Он прикрывает глаза, и я начинаю хлопать ресницами, соображая, что всё это значит. То есть я тут выложила всё начистоту, сижу, как на иголках, жду, что он скажет, а ему, кажется, поспать захотелось?!