Воин был могуч, в его спящем теле чувствовалась и завидная сила, и ловкость, и дарованная природой выносливость. Однако он был не страшен пленнику, который играючи мог расправиться и с десятком, и с сотней широкоплечих и рослых бойцов, ловко орудующих острыми саблями. К тому же хоть ненависть и клокотала внутри освободившегося существа, но обращена она была лишь на господ. Полукровки человека и орка были всего лишь слугами, почти такими же безвольными созданиями, как и он… запертый в темницу безвольный раб. Разве можно питать ненависть к мечу, вспоровшему тебе брюхо, или к стреле, даже если она и впилась тебе между ребер? На инструменты войны, какими, бесспорно, являлось оружие, нельзя злиться, к ним вообще невозможно испытывать чувства, их нужно отбирать у врагов и самим умело использовать. Что, собственно, Жал и собирался совершить.

«После расправы над хозяевами эти солдаты будут служить мне! – решил Жал и тут же устыдился, что по старой привычке до сих пор именует „хозяевами“ своих мучителей. – Они не хозяева, отныне я свободен! Пора отвыкать от унизительного слова! Они враги, они будут уничтожены без жалости и сожаления… Но перед смертью они на собственных шкурах, мерзких, холеных и пахнущих благовониями шкурах почувствуют, что такое страдания, как разрушителен страх!»

Судьба вражеских слуг была решена, но уже через миг Жал отказался от своего намерения и милостиво даровал охраннику и остальным шаконьессам свободу. Чтобы понять сущность существ, ходивших в услужении у бывших господ, да и разузнать расположение комнат здания, в котором он находился, фантом проник в мысли спящего. Это было довольно легко, один из самых простых трюков, которым его учили. И тут, почти позабывший, что такое быть человеком, сержант вдруг испытал изумление… чувство, которое уже давно было ему чуждо.

Охранник всю свою жизнь страдал от унизительной доли слуги. Он мечтал о свободе ничуть не меньше Жала, но должен был смириться с незавидной участью прислужника, поскольку хозяева были сильнее, да и его соплеменники шаконьессы не поддержали бы идею о бунте. Он не по забывчивости, а специально оставил дверцу темницы открытой, чтобы вырвавшееся на свободу чудовище наконец-то прекратило мучения, разрывающие его душу на части. Шаконьессы хотели свободы, но боялись ее обрести, боялись пойти войной против тех, кому испокон веков подчинялись. Три бутылки вина, валявшиеся теперь пустыми под столом, помогли отважившемуся на самоубийство охраннику впасть в последнее забытье.

«Оружие» оказалось разумным, и поэтому Жал не посчитал возможным его использовать. Тот, кто добился свободы, как никто иной поймет другого раба. Бесцветный туман, в форме которого пребывал Жал, сгруппировался, и в его центре появилась рука, бесшумно и плавно вытащившая из ножен охранника обоюдоострый кинжал. «Спасибо», – вырезал пленник на доске стола по-геркански, но затем, вспомнив, что не знает, на каком из человеческих языков разговаривали зеленокожие существа, повторил ту же самую надпись три раза: по-филанийски, по-виверийски и шеварийски… Других языков, к своему великому стыду, Жал не знал.

Оставив охранника досматривать дурманные сны, туман вновь стал однородным и бесцветным, а затем, сложив все отдельные картинки помещений в единое целое и мгновенно составив план здания, оказавшегося замком, помчался учинять расправу. Вряд ли кто из спящих на широких кроватях шаконьессов заметил легкое дуновение ветра, быстро пронесшегося по притихшей казарме и, усыпив стражников на посту, ворвавшегося в ту часть замка, куда могли входить лишь их ученые господа. Большая часть апартаментов оказалось пуста. Шумно, светло и людно было лишь на кухне да в просторной зале, где шел пир, похожий скорее на обычную оргию с вакханалией. Обнаженные танцовщицы услаждали не только взор охмелевших ученых мужей, за чревоугодием, пьянством и плотскими утехами отдыхавших от тяжких раздумий и изнурительных экспериментов. Их была ровно дюжина, здесь собрались многие, но далеко не все из тех, кто издевался над Жалом.

Лица мужчин изменились, и дело было не только в том, что взопревшие лбы да щеки раскраснелись от прилившей к головам крови, а взоры стали невыразительными, мутными. Они разительно поменялись внешне: сотворили себе новые черты лица и заметно укоротили когда-то остроконечные уши. Представители древнейшего в мире народа возжелали походить на глубоко презираемых ими людей. И, как ни странно, Жал тут же догадался почему. Последняя надежда возвратить эльфийское господство покинула безумных ученых, однако это не означало, что они были согласны уйти в прошлое. Отнюдь, они собирались и дальше жить, процветая, и мстить, ненавидя людей и изводя их тайно, исподтишка, не забывая, однако, о собственной безопасности и сытости живота.

Возможно, у группы эльфийских ученых, последними покинувших пределы бескрайних Шермдарнских степей, и были большие планы на будущее, но Жал не позволил их осуществить. Пребывая по-прежнему в бестелесном состоянии, искусственно созданное существо стало разделяться. Процесс копирования самого себя из редких воздушных частиц остановился, лишь когда количество полноценных боеспособных двойников стало соответствовать числу пировавших в зале мужчин. Затем бестелесные, невидимые фантомы зависли за спинами каждого из врагов. Жал мысленно отдал приказ «Пора!», и его двойники, все как один, обрели вес, цвет и форму. Дюжина протяжных, душераздирающих криков мгновенно слились в один громогласный хор безумствующих голосов, слегка усиленный испуганными женскими криками. Двенадцать возникших из воздуха фантомов одновременно накинулись на свои жертвы и голыми руками принялись разрывать бьющуюся в агонии плоть на части. Обнаженные, перепачканные брызгами крови танцовщицы бегали кругами и визжали, а по залу летали ошметки горячей плоти. Этот миг показался Жалу кратким мгновением его долгожданного триумфа. Натерпевшаяся жертва наконец-то расправилась со своими палачами. Однако радость была омрачена еще до того, как стих последний стон. В зале находились не все… далеко не все мучители. Бывший сержант знал, где их искать, и примерно представлял, какие мерзкие замыслы против людей вызревали в их головах, но вот что плохо: умирающие злодеи каким-то непостижимым образом умудрились послать тревожное предупреждение остальным соплеменникам. Теперь враги ведали о постигшей их товарищей участи и о том, что их творение вырвалось на свободу. Они узнали то, что не должны были знать, и первым делом надежно обезопасили себя. Сержант перестал их мысленно чувствовать, хотя до этого момента прекрасно знал, сколько эльфов и где притаились не только вблизи, не только в одном королевстве, а на бескрайних просторах всего континента.

* * *

Его разбудил звук: пронзительный и недолгий рев рожка. Испугавшись, что страшный сон был явью, Штелер вскочил, сел, широко расставив голые ноги, и, щурясь, стал озираться по сторонам. К счастью, видение не продолжалось. Барон успокоился, ведь темница была другой, не той, в которой провел дни, месяцы, а может, и годы бедолага Жал, да и под ногами не стояла зловонная кастрюля. Впрочем, несколько общих черт у двух узилищ имелось: их стены были похожи, по стенам, как во сне, так и наяву, текли тонкие ручейки воды, образовавшие на полу лужу, и двери были один в один: крепкие, дубовые, которые было не выбить ногой и не высадить плечом не только обычному человеку или моррону, но и могучему богатырю из детских сказок, способному в одиночку отправиться на целое войско и извести врагов, даже не обнажив меча.