– Придворный поэт.

– Нет, Эма! Только не он!

– Герцог хочет мне – цитирую: «передать сокровенную суть Королевства Краеугольного Камня».

– Зачем? Откажись под благовидным предлогом.

– Не хочу. С какой стати? И не стоит так ревновать.

Эма поцеловала Тибо и упорхнула. Да, ревновать Эму не стоило, ей стоило посочувствовать: общение с герцогом – испытание не из легких.

– Бедняжка, – вздохнул король. – Герцог Овсянский, надо же…

Тибо снова уселся на неудобный стул.

– А ведь я просил кузину Элизабет развлечь Эму, чтобы избежать таких неприятностей…

– Вашу кузину Элизабет, сир?

– У меня одна кузина, капитан.

– Она заведует библиотекой, сир?

– Да, а почему вы спрашиваете?

– Просто так, сир, – пробормотал Гийом.

Он заметил Элизабет на балу и с тех пор непонятно почему все время ее вспоминал.

– А что может сообщить госпоже наш придворный поэт, как вы думаете?

– Что-нибудь возвышенное. Романтическое. Уж точно не о лесе и не о мече. Он слишком чувствителен. Что ж, вернемся к нашим делам. Итак, что вы думаете о советницах?

– Пусть будут советницы. Кстати, у нас уже есть председатель Совета.

– Эма?..

Тибо глубоко задумался, затем хлопнул в ладоши.

– Отлично! Решено! Пусть королева заседает со мной на советах. Король, королева и десять советниц.

– Согласно традициям, сир… – начал Гийом и умолк.

– Традиции, капитан? Вы о чем? Мы далеко ушли от традиций.

– Госпожа, обратите внимание: наш дворец особенный! Своды, башенки, винтовые лестницы! Нет ни одной одинаковой двери! Ни одна ручка не повторяется! Вы заметили, да? Даже печные трубы разные, к великой радости трубочистов!

Не умолкая ни на секунду, герцог Овсянский водил Эму из одного закоулка в другой, пока совершенно случайно не набрел на художественную галерею, которую искал.

– Каждый государь одарял дворец каким-нибудь архитектурным новшеством. Иногда гениальным, иногда… Например… Погодите, сейчас найду… Вот он!

Герцог указал Эме на портрет кавалера с внушительным носом и глазами навыкате. В руке хлыст, шляпа лихо надвинута на одну бровь.

– Говорят, художник его приукрасил… Вот не подумал бы! Впрочем, неважно, как он выглядел. Государь одарил нас водосточными трубами в виде драконов, извергающих воду вместо огня. Вам не кажется, госпожа, он и сам немного похож на дракона?

Эма быстро осмотрела галерею, где оказалось немало выдающихся носов и выпученных глаз.

– Отныне это ваша семья, госпожа, ваша королевская семья! – приговаривал герцог с важностью. – Сейчас она рассеялась по дальним уголкам Северного края, что весьма обеднило придворную жизнь, должен вам признаться. Наш королевский двор уникален, так как здесь не поощряется праздность. Вы уже слышали о полевых работах? Неужели нет?

Герцог сделал паузу и вновь зажурчал:

– Два с половиной месяца обязательных работ для всех, кто живет во дворце. Обязательных! В королевстве, где я родился, такое и вообразить невозможно. Маркиз расчищает поле от камней… Смешно и дико! Конечно, даже у нас король и королева в поле не выходят. Им и без того забот хватает. Но короля Альберика частенько видели с граблями в руках. А наша прекрасная королева Элоиза собирала вместе со всеми виноград. И за работой пела…

Глаза герцога-поэта увлажнились, он замер возле ее портрета. Ясное, светящееся здоровьем лицо, прямой взгляд светлых глаз. Вот на этот портрет похож Тибо, Эма впервые уловила сходство. Элоиза была в кружевном платье, правую руку держала на животе.

– Красавица! Настоящая красавица! – Герцог Овсянский едва совладал со своими чувствами. – Добрый король Альберик рядом с ней светился от счастья. Посмотрите, госпожа, ее поза символична: она ждет маленького принца Тибо, она счастлива. Да, то были счастливые времена. Слишком счастливые!

Глубокий вздох вырвался из тщедушной груди герцога, он зарылся подбородком в пышный шелковый шейный платок.

– Больше полевых работ Элоиза любила простых людей. Вы уже заметили, госпожа: вход во дворец открыт для всех. Вы видели крестьян на балу, за столом, во время коронации. Они всюду желанные гости. Если только снимут грязные сапоги.

– Да, конечно.

– А вот я, госпожа, родился в такой стране, что все это до сих пор меня удивляет. – Поэт оглянулся, привычно проверяя, не следит ли кто-нибудь за ним. – У меня на родине во дворце постоянно плели заговоры. Брат шел на брата, кузены подсыпали друг другу яд, государь сажал племянников в тюрьму. Честь защищали только на дуэлях. Слуг за людей не считали.

Эма кивнула: она видела немало таких стран.

– А вот в королевстве Краеугольного Камня, – воскликнул герцог Овсянский, – на вашем острове, госпожа, дуэль – государственное преступление! О подданных заботятся как о родных. Заболел – вылечат. Голоден – накормят. Одним словом, ваше величество, нищеты и нужды здесь нет. А искусства… – Герцог затрепетал от восторга. – Когда тело здорово и сыто, душа совершенствуется сама собой. Вот почему в Краеугольном Камне искусства процветают и изумляют.

Тут взгляд герцога упал на бездарную, безобразную картину. Он поправил парик, откашлялся и прибавил:

– Разумеется, случаются неудачи. Отнесемся к ним снисходительно. От неудачи к неудаче крепнет талант. Мои юношеские стихи… Разве сравнишь их со зрелым творчеством?

Герцог отвернулся от беспомощной мазни и повел Эму в конец галереи. Отодвинул тюлевую занавесь, и они оказались на освещенной ярким солнцем террасе, где стояли удивительной красоты статуи.

– Что за чудо, – прошептала Эма, подходя ближе.

Герцог заковылял вслед за ней.

– Истинное чудо, ваше величество! Полюбуемся ими, пока есть возможность. Очень скоро их спрячут на зиму, и чудесные создания уснут в полной темноте. Полюбуйтесь непорочной белизной мрамора, он здешний. Воистину, камни нашего острова представляют собой удивительный контраст. Одни засоряют поля, другие делают его ларцом с драгоценностями. Удивительна мудрость первого короля – он понял, что такое богатство таит опасность. Сокровища привлекают грабителей, значит, нужно их защищать. Как же их защищают? С оружием в руках. Король Петр был противником войн. Поэтому отказался от богатства. Добыча драгоценных камней ограничена законом. Берут только необходимое, остальное спит в недрах земли. Лучше всех богатств мир. Вот что, госпожа, потрясает меня до глубины души! Вдохновляет на поэмы, на глубочайшие откровения…

Эма почти не слушала герцога-поэта, ее зачаровали статуи, живые, исполненные движения, надежды или муки. Как ни странно, оказалось, что ее велеречивый провожатый умел молчать. Молчал он довольно долго, а потом, словно нечаянно, положил руку на бедро мраморной нимфы и проговорил: