паузу в несколько секунд, заскользил вопросительным взглядом от одного каменного лица к другому. Со скамьи, где сидели дамы, снова послышалось судорожное хихиканье. Вторично пастор осознал, что надежды для него нет – здесь, на земле; надежда в едином Боге, который всегда с ним, который его не оставит; надежда в Иисусе Христе, который будет с ним каждое мгновение.

После паузы Грандье заговорил о святых мучениках, что погибли за любовь к Богу и во славу Христа – кто на колесе, кто в огне, кто от меча, кто от множества стрел, кто в лапах хищных зверей. Нет, он, Урбен Грандье, не дерзает сравнивать себя с этими святыми; но, по крайней мере, он мог бы надеяться, что Господь в своем бесконечном милосердии позволит ему телесной мукой искупить все грехи суетной жизни.

Речь Грандье была столь проникновенна, а уготованная ему участь – столь кошмарна, что растрогались все присутствующие, кроме разве что самых давних и непримиримых врагов. Некоторые женщины, еще недавно хихикавшие над бритым шутом, теперь обливались слезами. Напрасно пристав требовал тишины. Рыдания слышались отовсюду, процесс стал неуправляемым. Лобардемон напрягся. Все шло не по плану. Лучше других осведомленный о невиновности Грандье в колдовстве, Лобардемон с ужасом понял: а все-таки этот пастор – колдун, самый настоящий колдун. Это подтвердили тринадцать судей на основании тысячи страниц сфабрикованных, бесполезных доказательств. Однозначно фальшивое, обвинение вдруг оказалось верным. По правилам Лобардемоновой игры, последние часы Грандье должен был бы провести в отчаянии; он должен был бы клясть предателя-дьявола, а заодно и Господа Бога, который посылает его в ад. А что делает этот мерзавец? Он ведет речи, которые пристали набожному католику; он являет собою трогательнейший образчик христианского смирения! Нет, это невыносимо. Что скажет Его высокопреосвященство, когда узнает: тщательно и долго готовившийся показательный процесс принес только один результат – зрители убедились в невиновности обвиняемого? Выход оставался только один. Лобардемон, будучи человеком действия, оправдал свою репутацию, распорядившись:

– Очистить зал от посторонних!

Приставы и лучники метнулись выполнять приказ. Несмотря на бурные протесты, знатных зрителей вместе с их дамами вывели вон, в коридор и залы ожидания. Двери заперли. В просторном, гулком зале остались только сам Грандье, его охрана, судьи, двое святых отцов и горстка официальных лиц города Лудена.

Лобардемон обратился непосредственно к узнику. Пусть признает свою вину, пусть выдаст имена сообщников. Только на таком условии судьи могут дать согласие на пересмотр приговора в пункте смягчения телесных наказаний.

Священник отвечал, что не может назвать никаких сообщников, ибо никогда не имел таковых, и не может сознаться в преступлениях, в коих неповинен…

Однако Лобардемону требовалось именно признание; не просто требовалось – было крайне необходимо. Иначе как посрамить скептиков, как заткнуть рты недовольным его действиями? Лобардемон резко сменил тактику. Суровый судия сделался мягким и даже ласковым, великодушно велел развязать Грандье руки, достал из кармана лист бумаги, обмакнул перо в чернила. Вот, пусть Грандье только поставит подпись – и не будет никаких пыток.

Согласно всем правилам, осужденному следовало буквально ухватиться за подобное предложение, купить себе немножко снисхождения. Марсельский колдун Жоффриди, например, подписал все бумаги, которые ему подсунули. А Грандье… Грандье в очередной раз отказался играть в игру Лобардемона.

– Вынужден просить прощения у вашей светлости, но…

– Только одна подпись, – сладко пел Лобардемон.

Грандье возразил: совесть ему не позволяет подтверждать заведомую ложь. Лобардемон заклинал и умолял одуматься ради своей же пользы, избавить собственную несчастную плоть от лишних страданий, спасти грешную душу, обмануть дьявола и возвратиться к Богу, которого Грандье столь сильно оскорбил.

По записям отца Транквиля, Лобардемон даже прослезился во время своей патетической речи. Сомневаться в Транквилевой правдивости у нас нет причин. Известно, что палач кардинала был скор на слезу. Свидетели последних часов маркиза де Сен-Мара и Франсуа Огюста де Ту пишут о крокодиловых слезах, кои Лобардемон проливал над юношами, приговоренными им к смерти. Но в случае с Грандье слезы не подействовали – так же, как не подействовали угрозы. Грандье ни в какую не желал подписывать ложное признание. Впрочем, для Лактанса и Транквиля это было очередным доказательством вины. Уж конечно, уста священнику-колдуну замкнул сам Люцифер; он же ожесточил сердце, сделав его непроницаемым для раскаяния.

Лобардемон утер слезы. Тоном, в котором сквозило ледяное бешенство, он предупредил: в последний раз, мол, предлагаю поставить подпись. После отказа на снисхождение можно не рассчитывать. Грандье качнул головой. Лобардемон сделал знак капитану гвардейцев – пусть ведут преступника в камеру пыток. Грандье не протестовал. Он лишь попросил послать за отцом Амбруазом, чтобы тот присутствовал при пытке. Нет, заявил Лобардемон, никакого Амбруаза не будет. После несанкционированного визита на чердак старика выслали из Лудена. Нельзя ли тогда позвать отца Грийо, настоятеля обители кордельеров? Разумеется, нет. Кордельеры упорствовали, не принимая новую капуцинскую доктрину, и не желали иметь ничего общего с одержимыми урсулинками. Вдобавок отец Грийо был дружен с семьей Грандье. Словом, Лобардемон отказал наотрез. Если узнику требуется духовное утешение, он может обратиться к отцам Лактансу и Транквилю – то есть к самым своим непримиримым врагам.

– Я все понял, – с горечью молвил Грандье. – Вам мало терзать мою плоть – вы желаете еще и уничтожить мою душу, погрузив ее в бездну отчаяния. Но знайте: придет день, и вы ответите за это перед самим Спасителем.

С Лобардемоновых времен зло добилось некоторого прогресса. В частности, все, кто представал перед народным судом при коммунистической диктатуре, неизменно признавали себя виновными во всех преступлениях, даже самого фантастического характера. Не то – в прошлые века. Грандье, например, и под пыткой, и на костре твердил о своей невиновности. И его случай не уникален. Очень многие обвиняемые, причем женщины не реже мужчин, выдерживали подобные испытания с такой же стойкостью. Наши предки изобрели дыбу и так называемую железную деву, испанский сапожок и пытку водой; но ломка психики, низведение человека в состояние, где стираются границы личности – сфера более тонкая, и в ней-то нашим предкам было до нас далеко. Впрочем, возможно, они и не хотели осваивать эту науку. Воспитанные на вере в Бога, усвоившие, что воля является свободной, а душа – бессмертной, они применяли эти принципы даже к врагам. Да-да, и предатель, и дьяволопоклонник имел душу, которая еще могла спастись, и самые жестокие судьи не лишали его утешения, состоявшего в обещании спасения. И перед экзекуцией, и во время экзекуции с преступником находился священник – изо всех сил старался примирить заблудшую душу и Творца. Обладая странной разновидностью благословенной непоследовательности, наши