Ну а дальше…

Лешка вышел, начал искать сестру… И не нашел. Машка пропала. Совсем. Будто и не было ее.

Его куратор обещал начать розыск, потому что Лешка вел себя неадекватно и не собирался ничего делать, пока не найдет Машку.

Всплыла история с генералом, а также то, что Машка — главный свидетель — скрылась в неизвестном направлении. По официальным источникам ее было не найти.

Искать неофициально — привлекать внимание к конторе, а это никто делать не собирался.

В итоге, куратор просто сказал Лешке, что его сестру убили. Скорее всего.

Лешка пошел в разнос, выискивая тех, кто это сделал.

Когда он рассказывал, как искал, лицо его было… Ну такое… Вообще пустое. Невыразительное.

Я на него смотрел, машинально поглаживая Машку, успокаивая ее, а потом еще по одной разлил.

Веселая блядская история случилась.

И как теперь виноватых искать?

И стоит ли это делать?

В итоге, Лешка замкнулся, заполучил очередную великую миссию в своей жизни, то есть устранение тварей, убивших его сестру, а для этого пошел на соблюдение условий сделки и начал учиться с одном интересном заведении, о котором тоже не рассказывал. Но мы и не уточняли. Учился он вплоть до недавнего времени, а потом получил первое задание. И сходу его провалил.

Глубоко засекреченный негласник — это дорогая вещь. И нужная. Лешка в основном должен был квалифицироваться на властных структурах, потому что там нужна доказуха стопроцентная. И даже не для наведения порядка, а для компромата и для того, чтоб потом вертеть на крючке тех, кто лажанул.

Его легенда, как очень крутого снайпера, была идеально состряпанной и прямо-таки красивой.

Когда с ним связался посредник и скинул Машкино фото, а также ее местоположение, Лешка в первую секунду решил, что с ума сошел наконец-то.

А затем просто подтвердил согласие посреднику, плюнул на куратора и свалил в наш маленький город искать сестру.

Что он собирался делать после этого? Ну, ясно же, бляха муха!

Прихватить сестренку и умотать в даль чудесную.

Это сначала. А затем, понаблюдав немного за переодетой Машкой, он включил, наконец-то, голову.

И понял, что никуда они не уйдут. Мало того, что он провалил задание, то есть, по сути, не добыл вообще никаких сведений о заказчике, и теперь невозможно отследить, каким образом узнали про местонахождение Машки, так он еще и сам вперся.

Его точно будут искать, на него будут охотиться. Он знает немного, но вполне достаточно для того, чтоб исчезнуть навсегда.

Среди всего этого дерьма было хорошо одно: пока Лешка здесь, есть время. Второго снайпера не отправят. Будут ждать решения вопроса.

И в то же время, скоро он должен был выйти на связь с куратором, а выходить было не с чем. Никто не в курсе, где он. Пока не в курсе. Но, если потребуется, найдут быстро.

Это только кажется, что затеряться легко в стране. А на самом деле…

Мы долго разговаривали, долго прикидывали так и эдак, как будет лучше для всех. Лешка сегодня реально шел говорить. Винтовку взял с собой исключительно на всякий пожарный. Ну и для того, чтоб в оптику все изучить.

Изучил.

Машка, осознав, что ее брат видел нас в бассейне, покраснела, побледнела и спрятала лицо у меня на груди. Так приятно было, черт!

Моя девочка защиты у меня ищет…

Лешка, видя это все, бесился и требовал, чтоб я ее отпустил. Типа, похер, они где-нибудь в деревне спрячутся, и хрен их кто найдет.

— Херни не пори, — сказал я, разозленный просто даже мыслью, что Машку куда-то отпустить требуется, — вы в деревне, наоборот, на виду будете. Как и в любом городе. У тебя нет возможностей сделать нормальные не палевные доки, на что вы жить будете? Воровать? Ты — дурак? И долго вы так проживете? И как проживете? Нахрена она вообще, такая жизнь?

В итоге, я настоял на правильном решении вопроса.

У меня была поддержка, к которой я привык. И пусть это по-детски, и надо бы решать вопрос без привлечения взрослых… Но папа Даня учил меня правильно оценивать ситуацию и верно расставлять приоритеты.

И сейчас приоритетом была не моя гордость, а Машка.

А значит, все надо сделать правильно.

И вот теперь я смотрю на людей, к которым привык с детства, которым доверяю, как себе, знаю, что не подставят, помогут, все сделают так, как надо.

И понимаю, что поступил правильно, вызывая их сюда.

Может, это и в самом деле по-детски — переваливать свои проблемы на чужие плечи…

Но папа Даня всегда говорил, что надо брать по силе. И что, если будет нужно, он подхватит. Они подхватят.

Я их помощью никогда не пользовался по-крупному.

Всегда старался сам.

Но они — моя семья. И я знал, что они поддержат в сложной ситуации.

Сейчас она — сложная.

Пока я думаю, вспоминаю, глажу Машку по спине и талии, мужики коротко переговаривают, а затем Зубов уходит кому-то звонить. Подозреваю, что в Москву. Он, в отличие от нас, человек подневольный.

Я смотрю на Лешку, принимавшего участие в разговоре, потому что его по третьему кругу допрашивали, уже с участием Зубова, и брат Машки мне неожиданно улыбается. Криво, еле-еле… Но вполне спокойно.

Наверно, все будет хорошо?

Машка сопит мне в шею, и я с удивлением понимаю, что она вырубилась. Устала, измучилась за сегодняшний день. Вот и угрелась в безопасности.

Аккуратно привстаю, перекладываю ее на диван, укрываю пледом.

— Пойдемте на улицу покурим, — тихо говорит «Три звезды», единственный, не принимавший участия в допросе Лешки. Ему и не надо. Он и так все слышит, что требуется.

Все остальные с недоумением оглядываются, замечают спящую Машку и аккуратненько выходят по одному на крыльцо. Я выхожу последним, закрываю дверь, с удовольствием вдыхаю свежий осенний воздух, пропахший сосной.

На веранде полно места: плетеные кресла, диванчики, даже кресло-качалка имеется.

В нем устраивается Лешка, задумчиво смотрит на лес, потом на Тирана, разлегшегося с величавым выражением на морде у ног своего хозяина.

Возвращается Зубов, подходит к мужикам, и они начинают что-то активно обсуждать. Нас не привлекают, и это немного обидно. Хотя, вполне естественно.

Мы принесли им головную боль. И сейчас они ее лечат.

Я перехватываю напряженный взгляд папы Дани, кивком спрашиваю, что и как? Может, подойти?

Он отрицательно машет головой, прикуривает, щурится на меня и неожиданно усмехается.

Я понимаю эту его усмешку. Так он делал, когда я лажал в школе, и его вызывала директриса на ковер.