меня «Морковной башкой», а я в ответ ударила ее в лицо, да так сильно, что хлынувшая из носа кровь залила ей школьную форму.

После этого случая я решительно отказывалась ходить на уроки, не говоря уже о продленке, куда меня устроила тетя Тильда. Если ей все же удавалось заманить меня в школу, это, как правило, заканчивалось скандалом. Я одинаково ненавидела всех – и учителей, и одноклассников, – даже тех, кому хватало смелости пытаться со мной подружиться. У этих бедняг не было ни полшанса, потому что никто из них не был Рози.

Тетя Тильда мужественно терпела мои выходки в течение целой недели, но в конце концов я все же сумела заставить ее расплакаться. Поворотным моментом стал день, когда она обнаружила длинный безобразный разрыв на обоях моей образцовой спаленки. Я обнаружила на стыке плохо подклеенный край и ковыряла его ногтем до тех пор, пока от стены не отстал кусок обоев, достаточный для того, чтобы за него можно было ухватиться. Дальнейшее было делом техники. Особенно мне понравился треск, с которым рвалась плотная бумага – или из чего там были сделаны эти шикарные розовые обои. Услышав этот звук, я даже улыбнулась – впервые за прошедшие четыре недели.

Но, когда я увидела, что тетя Тильда плачет, улыбаться мне расхотелось. Я-то думала, что она рассердится, и готовилась выдержать упреки и укоры. Но она не сердилась, она просто плакала, и я догадалась, что причина слез – ее настоящее горе. «Ох, Бетти!» – воскликнула тетя, протягивая ко мне руки, и когда я бросилась в ее объятия, во мне словно открылись невидимые шлюзы, и я зарыдала сама.

Только после этого – точнее, после того, как я в течение месяца устраивала для нее ежедневный ад – тетя Тильда решила продать дом. Ради меня она изменила всю свою жизнь, но – стыдно признаться! – несмотря на все, что она для меня сделала, я все равно чувствовала себя счастливой, только когда оказывалась в доме Сильвии и Ричарда.

Как видите, на деле все было куда сложнее, чем можно описать в одном коротком предложении, но разве я могла посвятить Клер Картер во все эти подробности? Меньше всего мне хотелось, чтобы она решила, будто я склонна к агрессии или не умею держать себя в руках. До того дня на игровой площадке школы в Хэмпстеде я никогда никого не била по лицу. И после – тоже. Но Клер все равно сочтет меня способной на насилие.

Или, все-таки, лучше сказать? Быть может, тогда она увидит, поймет, что я способна разобраться в том, что творится в душе ребенка, волею судьбы оставшегося без родителей. Что я действительно способна помочь. Нет, лучше не рисковать, подумалось мне. В конце концов, я недостаточно хорошо знакома с правилами игры под названием «Заявление на усыновление», в которую мы играем. Я говорю «игра», потому что по ощущениям это было сродни шахматной партии, хотя ставки в этой игре были, конечно, гораздо выше. И проиграть мне очень не хотелось.

– Вам, должно быть, нелегко пришлось, – заметила Клер. – В наши дни ребенок, оказавшийся в том положении, в котором оказались вы, наверняка получил бы всю необходимую психологическую помощь, но в девяностых, полагаю, эта система еще не функционировала в широких масштабах.

Насчет психологической помощи сиротам я ничего не знала. Но даже если в моем детстве эта система уже существовала, я наверняка оказалась бы невосприимчива к любым советам и рекомендациям официальных психотерапевтов.

– В своем заявлении вы написали, что ваша тетя скончалась, когда вам было тринадцать?

– Да. Тетя Тильда умерла от рака легких.

– Учитывая, что это произошло всего через четыре года после гибели ваших родителей, вы, должно быть, восприняли эту смерть очень тяжело.

Я кивнула:

– Да.

– Как я понимаю, сразу после этого вы стали жить в семье Ричарда и Сильвии Гроувз?

– Да. Их дочь Рози была моей лучшей подругой.

– И как вам жилось с этими людьми?

Я вспомнила о всех тех безмятежных годах. Ричард и Сильвия поддерживали меня как могли, а могли они многое. Мы с Рози спали в одной комнате и допоздна хихикали и сплетничали, но ни Сильвия, ни Ричард ни разу не сделали нам ни одного замечания. А те чудесные мгновения, когда я – уже по уши влюбленная в Марка – случайно сталкивалась с ним на площадке лестницы, когда один из нас шел в туалет! А шумные общие обеды, когда каждый старался проявить свою любовь ко мне и сделать так, чтобы я тоже чувствовала себя частью семьи! Да что там говорить. Это время было едва ли не самым счастливым в моей жизни.

– Хорошо жилось, – ответила я Клер. – Я скучала по тете, но… в этой семье я чувствовала себя счастливой. Ричард и Сильвия относились ко мне как к родной дочери.

– Скажите, вы все еще поддерживаете с семьей Гроувз близкие отношения? Поддерживают ли они вас в вашем решении?

Я сглотнула.

– Да, я по-прежнему очень близка с Сильвией. Что касается Ричарда, то он, к сожалению… в общем, год назад он скончался.

Он скончался… Даже спустя двенадцать месяцев мне стоило большого труда выговорить эти слова. Вот и сейчас в горле у меня встал комок, а к глазам подступили слезы. Поняв, что Клер их заметила, я резко встала.

– Простите, – сказала я. – Я даже не предложила вам чаю. Или вы предпочитаете кофе?

– Спасибо, но я, пожалуй, воздержусь. У нас с вами еще много вопросов впереди.

– Тогда я просто налью себе стакан воды, – сказала я. – Принести вам?

– Нет, благодарю.

Если я и надеялась отвлечь Клер, не дать ей понять, как сильно я тоскую по Ричарду, несмотря на прошедшие месяцы, мне это не удалось. Когда я вернулась за стол со стаканом воды, взгляд ее оставался все таким же пристальным, а карандаш навис над блокнотом.

– Судя по вашей реакции, вы приняли смерть мистера Гроувза достаточно близко к сердцу. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что вы до сих пор его оплакиваете. Это так?

И снова я ответила не сразу, пытаясь за считаные мгновения понять, какой ответ выставит меня в лучшем свете. О чем говорит скорбь – о способности к сочувствию или о слабости характера? Впрочем, я довольно быстро поняла, что на самом деле никакого выбора у меня нет. Притворяться, будто я не горюю по Ричарду, я все равно не могла, к тому же я уже себя выдала.

– Да, так. Он очень много для меня