— Он все равно узнает, — повторял врач, обращаясь к Лескову. — И чем дольше ты будешь тянуть, тем сильнее будет его ненависть. Именно ты должен поговорить с ним, пока информация не дошла до него другими путями.

Однако Дмитрий всеми силами оттягивал этот разговор. Ему казалось, что подобное признание разом перечеркнет то доверие, за которое он боролся все эти недели. С момента, как Руслан узнал, что Лесков тоже полукровка и уж тем более детдомовец, его отношение к Диме кардинально изменилось. Образ зажравшегося богача развалился, и на его месте возник образ такого же бродячего пса, как и сам Руслан, но с тем отличием, что Лескову все же удалось выбиться в люди. Теперь парень воспринимал его чуть ли не как лучшего друга. Да, Дмитрий по-прежнему говорил по-дурацки высокопарно, но сейчас в нем прослеживалось что-то родное, близкое душе. Лесков навещал его каждый день, и парень, который все время находился в одиночестве, уже с нетерпением ждал пятнадцати минут их болтовни о детских годах. По большей части говорил Руслан. Он вспоминал свою жизнь в интернате, свои победы и проступки, свою ненависть к богатеям. Лесков слушал, кивал, изредка комментировал, опираясь на свои собственные воспоминания.

В отличие от Руслана Дмитрий скорее играл роль, нежели действительно откровенничал с этим парнем. Он быстро понял, какие струны особенно задевают Гаврилова, и теперь стремился привязать к себе этого замученного жизнью человека. Он слушал, как Руслан рассказывает о своей жене и погибшем ребенке, и подбирал нужные слова поддержки. Он улыбался на его шутки и какие-то нелепые истории из интерната и находил похожие из своей жизни. Однако каждый раз, когда Гаврилов упоминал «процветающих», Лесков заметно мрачнел. Ненависть этого парня была настолько сильной, что не нужно было быть «энергетиком», чтобы почувствовать ее.

В этот раз, когда Руслан снова разошелся, ругая «процветающих» на чем свет стоит, Дмитрий усмехнулся и тихо произнес:

— Слушаю тебя и думаю: а если бы я был «процветающим»…

— Я бы убил тебя прямо на месте, — перебил его Гаврилов и весело осклабился.

— Я бы, наверное, даже Эрику убил бы, если бы узнал, что она как-то связана с этими уродами.

— Даже Эрику?

— Да. Она здесь самая нормальная. И красивая. Очень красивая. Если бы не Лиза, я бы, наверное, когда-нибудь даже замутил с ней. Я же с Лизой тоже в больнице познакомился. Звучит по-дебильному, но мне иногда кажется, что именно она послала мне Эрику. Ты не подумай, я — не мудак, который, не успев похоронить жену, уже на другую зарится. Но вдруг когда-нибудь…

— Почему нет? Жизнь идет. Постепенно боль утраты забудется, и ты сможешь начать сначала.

— А у тебя есть кто-нибудь? — Руслан вопросительно посмотрел на своего собеседника.

— В каком-то смысле она умерла, — неуверенно ответил Лесков, вспомнив про Катю. — Осталась в прошлом, в которое мне категорически нельзя возвращаться.

— Ты сейчас говоришь, как какой-то долбанутый на всю голову философ. Попроще можно?

— Попроще не получается, — Дмитрий улыбнулся, заметив озадаченное лицо Руслана. Все-таки своей прямотой этот парень иногда напоминал ему Георгия Лосенко, разве что не стремившегося делать добро насильно.

— А когда меня выпустят отсюда? — Гаврилов решил перевести тему. — Ты говорил, что люди не боятся меня. Так почему же меня до сих пор держат взаперти?

— Альберт еще беспокоится за твое самочувствие.

— Да я здоров, как бык. Ладно, поправлюсь, как одноглазый бык! Но я готов воевать. Готов истреблять всю эту богатую мразь, которая засела в Австралии!

И Руслан снова вернулся к проклятиям, адресованным «процветающим» и идиотам, которые их поддерживали. Дмитрий смотрел на него, кипящего злостью и отчаянием, и мысленно задавался вопросом: как такому человеку можно признаться?

Разумеется, правда всплывет, и вместо послушного союзника, Лесков приобретет еще одного врага. Конечно, можно было внушать ему колоться «эпинефрином» и выполнять какие-то мелкие поручения, но это было не то, чего хотел Дмитрий.

Он покинул палату Руслана в мрачном настроении. К тому же вечером ему предстояло выступить перед людьми, и это еще больше угнетало его. В памяти всплывали яростные восклицания толпы, и только способности «иного» заставили ее замолчать. В этот раз скорее всего получится так же. Быть может, уже поднимаясь на трибуну, нужно сразу напугать их так, чтобы они не могли выдавить из себя ни звука? Или, напротив, позволить им показать свое настроение? Нет, если все завороженно замолчат, Васильев сразу поймет, что что-то нечисто. Он ведь нарочно вызвал его, Лескова, на трибуну, чтобы вдоволь поглумиться над очередным его провалом, поэтому придется дать ему то, что он ждет. Хотя бы на пару секунд.

Все последующее до выступления время тянулось для Дмитрия издевательски медленно. Ему всегда казалось, что самое страшное — это ожидание, поэтому, когда к нему зашел Волков и сообщил, что все готово, Лесков вздохнул с облегчением. На его удачу на площади Спасской соберутся лишь местные, поэтому толпа будет значительно меньше.

— Я все еще не понимаю, зачем ты согласился на этот фарс, — мрачно произнес Александр, проходя в кабинет Дмитрия. — Твое выступление ничего не изменит — тебя лишь освищут в очередной раз на потеху совета.

— А разве у меня есть выбор?

— Да. Ты мог отказаться и не вестись на провокации Васильева.

— Мог. Но тогда как мне вызвать доверие людей, если я с ними даже разговаривать отказываюсь?

— Это не ты отказываешься разговаривать. Это они не хотят тебя слушать. Я боюсь, как бы твое выступление не подняло новую волну агрессии. Ведь именно этого добивается Васильев. Проще всего управлять народом, объединив их против какого- то мифического врага… Знаешь, давай-ка лучше я выйду на трибуну. Я попробую убедить людей оставить местных полукровок в покое. Раз выступлю, потом еще раз… Как говорится, капля камень точит. Может быть постепенно всё и образуется…

Дмитрий отрицательно покачал головой:

— Я не могу прятаться за вашу спину постоянно.

— Дело не в тебе, Дима. Люди в отчаянии, их жизнь похожа на кошмар. Сейчас каждое неверное слово может выбить их из колеи. Ты — не тот оратор, который сможет придать им мужества и сплотить.

— Мне этого и не нужно. Мне достаточно того, чтобы совет не мешал мне и работе моих помощников.

— Тогда будь осторожен. Крайне осторожен. Помнишь, ты ходил на Адмиралтейскую за какой-то там разработкой ваших ученых? Так вот, сегодняшнее выступление будет не менее опасным.

Прошло еще около получаса, прежде чем за Лесковым прислал сам Васильев. То были пара солдат, одетых в военную форму, что невольно вызвало у Дмитрия ассоциацию с конвоем. Впрочем, задавать вопросы он пока что не торопился. Взяв со стола лист бумаги, на который он примерно набросал свою речь, Лесков сложил его и спрятал в карман брюк. Затем последовал за провожатыми.