а не первый век хиджры.

The Thing I Am

Пароль, второстепенный персонаж пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается», подвергается унижению. Внезапно его озаряет свет Шекспира, и он восклицает:

Так, не капитан я.

Но буду есть, пить, спать я так же сладко,

Как капитан! Я буду просто – жить

Тем, что я есть![39]

В последних словах слышится отзвук колоссального имени «Я Есмь Сущий», которое в английской версии звучит как «I am that I am» (Мартин Бубер предполагает, что речь идет об уловке Господа, не желающего открывать Моисею свое истинное тайное имя). Свифт накануне смерти бродил из комнаты в комнату, безумный и одинокий, твердя одну фразу: «I am that I am». Как и Создатель, создание есть сущее, пусть даже и косвенным образом.

Причины

Примерно за пятьсот лет до наступления христианской эры некто записал: «Чжуан-цзы увидел себя во сне бабочкой, а проснувшись, не мог понять, человек ли он, которому снилось, будто он бабочка, или бабочка, которой снится, что она – человек».

Тайнопись

(1981)

Посвящение

Из всего множества необъяснимых вещей, составляющих мир, посвящение книги – не самая простая. В ней видят дар, подарок. Если не считать равнодушную монету, которую милосердие христиан роняет в руку нищего, всякий подлинный дар – акт взаимности. Дающий не теряет отданного. Дать – значит получить.

Как все действия в мире, посвящение книги – действие магическое. А еще в ней можно увидеть самый щедрый и самый веский повод произнести дорогое имя. Вот и я произношу твое имя, Мария Кодама. Сколько рассветов, сколько морей, сколько садов Востока и Запада, сколько Вергилия!

Х. Л. Б.

Буэнос-Айрес, 17 мая 1981 г.

Предисловие

Занятие литературой может научить нас избегать ошибок, а не совершать открытия. Оно показывает, сколь многого мы не можем. С годами я понял, что мне запрещено баловаться магическими ритмами, необычными метафорами, междометиями, равно как и хитроумно выстроенными многословными произведениями. Мой удел – то, что принято называть «интеллектуальной поэзией». Это сочетание – почти оксюморон, интеллект (всегда бодрствующий) мыслит абстракциями, поэзия (сон) – образами, мифами или сказками. В интеллектуальной поэзии эти процессы должны органично переплетаться. Так делает в своих диалогах Платон; так делает и Фрэнсис Бэкон, перечисляя идолов рода, рынка, пещеры и театра. На мой взгляд, непревзойденный мастер жанра – Эмерсон; на том же поле с переменным успехом играли Браунинг и Фрост, Унамуно и, как меня уверяют, Поль Валери.

Замечательный образец чисто словесной поэзии – следующая строфа Хаймеса Фрейре:

Пилигримова голубка,

ты любви последней свет,

трель души, чудесный цвет,

пилигримова голубка.

Слова не говорят нам ничего, но музыка говорит все.

Пример интеллектуальной поэзии – сильва Луиса де Леона, которую Эдгар Аллан По знал наизусть:

А я – как мне угодно

Живу и не страшусь косого взгляда,

От зависти свободный,

От страсти и разлада;

Что есть – мое, чужого мне не надо.

Ни одного образа. Ни одного красивого слова, – за исключением «разлада», что, впрочем, спорно, – которое не представляло бы собой абстракцию.

На этих страницах я не без некоторой неуверенности пытаюсь нащупать срединный путь.

Х. Л. Б.

Буэнос-Айрес, 29 апреля 1981 г.

Ронда

Ислам, его клинки —

погибель для рассветов и закатов,

и дрожь земли под топотом полков,

и озаренье вместе с дисциплиной,

и запрещенье ликов и кумирен,

и подчинение всего и всех

единому безжалостному Богу,

и суфии с их розой и вином,

и рифмы в изречениях Корана,

и минареты в зеркале воды,

и дна не знающий язык песчинок,

и алгебра, еще один язык,

и «Тысяча ночей» – сады без края,

и знатоки трактатов Стагирита,

и пыль на именах былых царей,

и гибель Тамерлана и Омара —

все в этой Ронде,

в щадящем полумраке слепоты:

ее дворы, как чаши для молчанья,

и отдыхающий ее жасмин,

и лепет струй, негромкое заклятье

воспоминаний о родных песках.

Действие книги

Среди книг библиотеки хранилась одна арабская, за несколько монет купленная солдатом на толедском рынке и оставшаяся известной востоковедам лишь по испанскому переводу. Книга эта была волшебная: в ней пророчески предсказывались каждый шаг и каждое слово человека начиная с сорокалетнего возраста и вплоть до последнего дня, приходящегося на 1614 год.

Книги потом не видел никто. Она погибла в знаменитом побоище, устроенном священником на пару с приятелем солдата брадобреем и описанном в главе шестой.

Человек держал книгу в руках только однажды, так и не прочтя ее, но скрупулезно следуя – и продолжая доныне следовать – придуманному арабом, поскольку его приключения стали теперь частью безграничной памяти человечества.

Разве эта фантазия не правдоподобней исламского предопределения, предначертанного Богом, или свободы воли, дарующей каждому чудовищную возможность самому предпочесть ад?

Декарт

Я – единственный человек на земле, но, может быть, ни земли, ни человека не существует.

Может быть, я обманут каким-то богом.

Может быть, этот бог судил мне время, его нескончаемый морок.

И это мой сон – луна и глаза, которые видят луну.

И сном был сегодняшний вечер и утро первого дня творенья.

Сном – Карфаген и легионы, разрушившие Карфаген.

Сном – Вергилий.

Сном – возвышенье Голгофы и три римских креста.

Сном – геометрия.

Сном – точка, линия, плоскость, объем.

Сном – желтое, синее, красное.

Сном – мое хрупкое детство.

Сном – все карты, и царства, и чей-то бой на рассвете.

Сном – нестерпимая боль.

Сном – этот клинок.

Сном – Елизавета Богемская.

Сном – сомнение и достоверность.

Сном – вчерашний день.

Может быть, нет никакого вчерашнего дня и я еще не родился.

Я вижу сон, в котором мне снится сон.

Немного зябко, немного страшно.

Над Дунаем – полночь.

И длится мой сон о Декарте и вере его отцов.

Два собора