Мы рассказали ей про мальчишек. Бея помрачнела.

– Как они выглядели? Там был такой с длинными волосами? – спросила Бея.

Мы кивнули.

– Значит, я только что их троих видела в деревне. Длинноволосый как-то странно на меня пялился.

– Наверное, он где-то видел твою фотографию, – предположила Иветта. – И вообще, почему ты просто так ходишь туда-сюда? Нам, значит, этого делать нельзя, а тебе можно?

Момент, когда можно было бы рассказать про мокрое письмо, был упущен.

– Разница между тобой и мной… – начала Бея, – то есть одно из различий – в том, что моей фотографии ни у кого нет. Я записалась в лагерь под слегка измененным именем. Моя мать думает, что я у бабушки, а бабушка – что я у матери. Поэтому мне можно ходить в деревню. – Она вытащила из рюкзака охапку газет. – И я могу зайти в магазин и что-нибудь купить. Трам-пам-пам.

Она выложила газеты на Собачью Танцплощадку. Ровненько, краешек к краешку. Пять разных ежедневных газет за три дня и два журнала. Потом Бея, скрестив руки, подошла к нам, ни слова не говоря. Молчание между нами было по силе как два молчания.

Теперь мы были «семь девочек». Раньше так тоже было, но никто об этом не писал. Написанное всегда сразу становится куда подлиннее и правдивее. Там писали про нас. Никаких наших следов нет. Даже было написано, что мы исчезли.

Перед нами лежали газеты, сообщавшие, что мы исчезли и до сих пор не появились. Я почувствовала себя наполовину исчезнувшей.

Более серьезные журналы писали что-то типа «место нахождения неизвестно». По одному из слов справа налево бежал жук – сначала по «зли», потом по «исче». Потом он переполз на один из глянцевых журналов. Там он очень скользил. Может, его привлек блеск глянцевой бумаги. Или насыщенные цвета картинки над заголовком – зеленый, желтый и красный. Семь девочек со спины и лес, куда были устремлены девичьи силуэты – к желтому свету. Это привлекло жука. Ему тоже туда захотелось. Но, не найдя там ничего, что бы интересно пахло или было съедобно, он пополз дальше к красной надписи «Неужели люди пропадают и сегодня?». Жук остановился на слове «сегодня». Следивший за ним мой взгляд сначала ненадолго задержался на насекомом, а потом стал прыгать по газетным квадратам, будто играя с маленькими девочками в классики. «Девочки из Бад-Хайлигена», – писала одна газета, «Хайлигенские девочки», – вторила другая, но «своры девчонок» не было нигде. И ничего про собак.

– Респект! – сказала Рика.

Так она развеяла оцепенение. Время, которое ненадолго замерло над нами, потекло с прежней скоростью. Жук побежал дальше, по слову «люди».

Мы распределили газеты между собой и стали читать только те статьи, которые писали про нас. Ничего о событиях в мире, других странах и всяких недоступных для понимания вещах. Война, еще одна, еще что-то вроде. Мы передавали газеты друг другу.

Читать про самих себя было очень странно. Время от времени слышалось «Что?» или «Бред какой!». В одной газете сообщали, что трагедия произошла уже в первый день лагеря. Когда водитель Бруно Биндер привез строительные материалы, Инкен Утпаддель на месте он уже не застал, а мы, по его словам, вели себя странно.

Это было именно то место, где можно было сказать «Бред какой!». Он ведь сам в этот первый день говорил, что Инкен скоро вернется. А если кто и вел себя странно, так это он.

Спустя три дня после заявления об исчезновении семи девочек, несмотря на усиление контроля на всех полицейских участках и постах по всей стране, никаких новых сведений так и не появилось. Вся поступающая от населения информация тщательно проверяется. Знакомый с ситуацией комиссар Гёдесхайм сообщил вчера, что следствие двигается ощупью и точную картину событий на основе подтвержденных данных восстановить пока не удается. И хотя есть улики, свидетельствующие об очень необычных происшествиях, однозначно на совершение насильственных преступлений ничто не указывает.

В пользу преступления, по словам комиссара Гёдесхайма, говорит лишь то, что в такой стране, как Германия, очень сложно, практически невероятно, чтобы одновременно бесследно пропали семь девочек и взрослая женщина. А спрятать тело или даже восемь тел – предприятие куда более осуществимое.

Читать это всё было ну прям супер как захватывающе! Такие сложные загадки мне всегда очень нравились. Но как только я себя одергивала и вспоминала, что речь там идет о нас, – значит, и обо мне тоже! – в живот мне с силой ударял мяч. И в желудке всё выражало желание срочно выйти наружу.

В следующей газете на второй странице я наткнулась на наши лица. Это мое фото из фейсбука. Черт! Мы тогда играли в «бедного черного котика». Это веселая игра, во время которой нельзя смеяться и от этого ужасно смешно. На фото я наклонила голову, смотрю по диагонали вверх, и рот открыт, чтобы мяукнуть. В довершение стыда, в тот вечер мы все карандашом для глаз нарисовали черное пятно на носу и на каждой щеке по три тонких уса. Но хуже всего то, что на этом дурацком газетном фото у меня этого пятна на носу и усов на лице не было. Они где-то нашли эту фотографию и отретушировали ее. У меня было чувство, будто они у меня забрали меня саму. И прежде всего потому, что стерли эту дурацкую точку и усы. Но это была МОЯ точка и МОИ усы. На фотке я выглядела совершенно безумно, словно вою на Луну. С пятном на носу и усами – МОИМ пятном и МОИМИ усами – можно было по крайней мере предположить, почему я сижу в такой позе с таким отрешенным видом. Бедный черный котик! Сейчас мне правда было совсем не до смеха.

Я посмотрела на другие фото. Все это были личные снимки. Наверное, из фейсбука. Я спросила Антонию. Ее фото тоже было из интернета.

– Я не понимаю, откуда у них все это? Ну, то есть как они это достали. Если они мне послали запрос на добавление в друзья, так я его принять точно не могла, потому что меня там нет… – Ее голос пополз вверх, потом снова вниз и прокатился еще немного.

– Я тоже об этом подумала, – сказала я. – Значит, кто-то из твоих контактов на фейсбуке разрешил им доступ.

– Из моих друзей? – пискнула она.

Я пожала плечами:

– Сколько их у тебя?

– Сто двадцать один… – Она будто серьезно прикидывала в голове, кто бы мог такое сделать. – А у тебя?

– У меня всего пятьдесят три. Я живу в маленькой деревне.

Она посмотрела на меня так, словно я сказала, что у меня на счету всего пять евро.

– Ты только почитай! Здесь еще круче!

Заголовок гласил: «Как сквозь землю провалились». Ниже чуть помельче: «Когда пропадают дети и подростки». Я просмотрела статью. Средний возраст людей, которые исчезают, составляет двадцать пять лет – в общем, довольно молодые. В статье было много цифр: сколько, в каких странах, на какой срок. Можно сделать заключение: цифры растут по всей Европе. А потом самое офигенное: если люди, особенно до восемнадцати лет, не находятся в течение четырех дней, вероятность найти их живыми снижается на восемьдесят процентов. А так как мы считались пропавшими уже три дня, то через день – то есть сегодня – с восьмидесятипроцентной вероятностью мы как бы будем мертвы. С точки зрения статистики. Но если стрельнуть мимо зайца разок слева и разок справа, то он по статистике тоже будет мертв – так однажды сказал мой учитель математики.