На практике мы, читатели, можем играть двумя способами. Если в романе или пьесе появляются проблемы с сердцем, мы начинаем искать их значение, и обычно нам не приходится слишком усердно охотиться. И наоборот: если мы видим, что у героев есть сердечные проблемы, мы не будем слишком удивлены, когда эмоциональные проблемы станут физическим недугом и появится сердечный приступ.

Теперь об иронии. Помните Флоренс и Эдварда, своенравных супругов с больным сердцем? Что, спросите вы, не так с их сердцами? Ничего особенного. Физически, то есть. Безрассудство, эгоизм, жестокость - все это неправильно, и в конце концов эти вещи их убивают. Но физически их сердца абсолютно здоровы. Так почему же я раньше говорил, что они страдают от сердечных заболеваний? Разве я не нарушил принцип этой главы? Не совсем так. Их выбор болезни весьма показателен: каждый из них решает использовать хрупкое сердце как средство обмана супруга, чтобы иметь возможность построить сложную личную фикцию, основанную на болезни сердца, чтобы объявить миру, что он или она страдает от "плохого сердца". И в каждом случае эта ложь на другом уровне абсолютно правдива. Как я уже говорил, лучше этого не бывает.

...И редко только болезни

В НАЧАЛЕ замечательного рассказа Джеймса Джойса "Сестры" (1914) безымянный молодой рассказчик сообщает, что его старый друг и наставник, священник, умирает. На этот раз для него "нет никакой надежды", говорят нам. Радар вашего читателя уже должен быть в полной боевой готовности. Священник без надежды? Нетрудно распознать в таком заявлении множество возможностей для интерпретационной игры, и эти возможности действительно реализуются на протяжении всей истории. Однако непосредственный интерес представляет то, как священник оказался в таком положении. У него случился инсульт, не первый, и его парализовало. Слово "паралич" завораживает юношу не только своим значением; он соединяет его с "симонией" и "гномоном" в триаду слов, на которых зацикливается. Для нас, однако, интригующим является понятие паралича и инсульта.

Тот, кому приходилось наблюдать за тем, как состояние близкого человека ухудшается после обширного инсульта, несомненно, с недоверием отнесется к самой мысли о том, что такое разочарование и страдание может быть каким-то образом интригующим, захватывающим или живописным, и вполне справедливо. Но, как мы уже не раз убеждались, то, что мы чувствуем в реальной жизни, и то, что мы чувствуем в нашей читательской жизни, может быть совершенно разным. В данном случае нас интересует не ухудшение состояния старого священника, а то, что его состояние говорит нам о нем самом, о мальчике, о рассказе в целом и о сборнике Джойса "Дублинцы", в котором он является первым произведением. Мальчик видел, как Джеймс, священник, начал медленно угасать после предыдущих инсультов (его одежда покрыта кусочками табака и пепла, его движения неловки, его речь нарушена). Но именно паралич после недавнего обширного инсульта привлекает внимание мальчика. По сюжету паралич проявляется по-разному, и не в последнюю очередь это своего рода безумие, наступившее в тот момент, когда священник был отстранен от прихода из-за какого-то инцидента с пономарем. Все упоминания об этом событии носят отстраненный и несколько скрытный характер, а стыд - это отдельный компонент реакции Джеймса и его сестер. Был ли этот инцидент связан с сексуальной непристойностью или с литанией, мы так и не узнаем, только то, что Джеймса нашли в исповедальне тихо смеющимся и разговаривающим с самим собой. То, что последние годы жизни он провел фактически затворником в задней комнате дома своих сестер, указывает на степень эмоционального или умственного паралича, наступившего еще до инсульта.

Из этой маленькой истории состояние паралича вырастает в одну из величайших тем Джойса: Дублин - город, в котором жители парализованы строгостями, наложенными на них церковью, государством и условностями. Мы видим это на протяжении всего "Дублинца": девушка, которая не может отпустить перила, чтобы сесть на корабль со своим возлюбленным; мужчины, которые знают, как правильно поступить, но не могут, потому что их вредные привычки ограничивают их способность действовать в собственных интересах; человек, прикованный к постели после пьяного падения в туалете общественного заведения; политические активисты, которые не могут действовать после смерти своего великого лидера, Чарльза Стюарта Парнелла, около десяти лет назад. Она снова и снова появляется в "Портрете художника в юности", "Улиссе" и даже в "Поминках по Финнегану" (1939). Конечно, большинство болезней в большинстве рассказов и даже романов не столь плодотворны по смыслу. Однако для Джойса паралич - физический, моральный, социальный, духовный, интеллектуальный, политический - является основой всей его карьеры.

До двадцатого века болезни были загадочными. Люди начали постигать микробную теорию болезней в XIX веке, конечно, после Луи Пастера, но пока они не смогли что-то с этим сделать, пока не наступил век прививок, болезни оставались пугающими и загадочными. Люди болели и умирали, часто без всякой видимой преамбулы. Вы вышли под дождь, через три дня у вас воспаление легких; следовательно, дождь и простуда вызывают воспаление легких. Конечно, такое случается и сейчас. Если вы похожи на меня, то в детстве вам снова и снова говорили застегивать пальто или надевать шапку, чтобы не умереть от холода. Мы никогда не принимали микробов в свою жизнь. Даже зная, как передаются болезни, мы остаемся в значительной степени суеверными. А поскольку болезнь - это часть жизни, то и литература тоже.

Существуют определенные принципы, регулирующие использование болезни в литературных произведениях:

1) Не все болезни созданы одинаковыми. До появления в двадцатом веке современных санитарных норм и закрытых систем водоснабжения холера была почти такой же распространенной, гораздо более агрессивной и разрушительной, чем туберкулез (который обычно называли чахоткой). Тем не менее холера и близко не стоит с туберкулезом по частоте литературных проявлений. Почему? В основном из-за образа. У холеры плохая репутация, и лучшая в мире фирма по связям с общественностью практически ничего не может сделать для ее улучшения. Она уродлива, ужасна. Смерть от холеры некрасива, болезненна, зловонна и насильственна. В тот же период конца XIX века сифилис и гонорея достигли почти эпидемических масштабов, но, за исключением Генрика Ибсена и некоторых более поздних натуралистов, венерические заболевания почти не попали на литературную карту. Сифилис, конечно, был prima facie свидетельством секса за пределами брака, морального разложения (заразиться им можно было, якобы, только посещая проституток), а потому табуирован. На третичных стадиях, конечно, это также приводило к неприятным последствиям, включая потерю контроля над конечностями (внезапные, судорожные движения, о которых пишет Курт Воннегут в своем "Завтраке чемпионов" 1973 года) и безумие. Единственным известным