Третий громила занял место водителя, а Нотан сел рядом с ним. «Газель», чуть забуксовав в снегу, тронулась с места. В кузове не было окон, и я не могла определить, куда нас везут, а попробовав считать повороты, быстро сбилась. В фильмах герои справляются с этим на раз. Надо меньше смотреть телевизор, там показывают сплошные выдумки.

Не зная, чем себя занять, я прислонилась затылком к стене кузова и прикрыла глаза. «Газель» трясло, но качка по-своему успокаивала, и уж точно отвлекала от мыслей. Когда стучишься затылком обо что-то твердое, сложно размышлять над своей незавидной судьбой.

Нотан заговорил со мной:

– Нечего волноваться. С тобой просто хотят поговорить.

– После разговора вы меня отпустите? – спросила я.

Он замялся.

– Так я и думала. Что вы будете со мной делать? Посадите в клетку или сразу убьете?

– Убийство – варварство, – Нотан вздернул подбородок. – Мы подобным не занимаемся.

–А как насчет восстания? – не поверила я. – Разве это не массовое убийство?

– Восстание – вынужденная мера. У нас нет выбора. Мы боремся за выживание, отстаиваем свои взгляды, для нас это вопрос жизни и смерти.

Меня не тронула пламенная речь Нотана, но я отметила, что он свято верит в сказанное. Чтобы ни толкнуло отступников на протест, они будут биться до конца.

Я освежила в памяти лекцию королевы о причинах восстания. Кажется, она упоминала свободу.

– Вы хотите освободиться? Но от чего?

– Представь, что с рождения тебе дают установку: ты станешь тем-то и тем-то. Например, у механика родился сын. Отец мечтает, что передаст ему семейное дело, что тот пойдет по его стопам, но мальчик хочет быть пианистом или продавцом мороженого, да кем угодно, только не механиком. Но ему четко дают понять: выбор сделан, ты ничего не изменишь. И вот ты учишься на механика, а после всю жизнь занимаешься ненавистным делом и умираешь глубоко несчастным человеком, так и не совершив ничего из того, что тебе хотелось бы.

– Печальная история, – признала я.

– А вот еще одна не менее трагичная судьба. Появляется на свет ребенок с задатками ученого. Он прекрасно разбирается, скажем, в химии. Он мог бы сделать много замечательных открытий, – горечь в голосе Нотана позволила мне заподозрить, что он говорит не о потенциальном ребенке, а о себе. – Мог бы изобрести лекарство от смертельной болезни или создать удобрение, которое бы раз и навсегда покончило с голодом, но у него нет денег на учебу. Он вынужден заниматься насущными проблемами, зарабатывать, чтобы прокормить родителей и младших братьев.

– Что мешает ему совместить учебу и работу? У нас многие так делают.

– Ему мешают обстоятельства. Как только у него появляется надежда, кто-то тут же ее отбирает. Молодой человек мечется, он не понимает, почему у него ничего не выходит. Ведь он старается, старается, как может. А потом он узнает, что человек, с которым он неразрывно связан нитями судьбы, совершенно ничего не понимает в химии. Он лентяй и дурак. И нашему любителю химии никогда не воплотить свою мечту, потому что, хочет того или нет, он отражает жизнь другого человека. При всем желании ему не подняться выше определенного уровня. Копии глупого человека никогда не стать ученым.

– В этом есть что-то неправильное, – сказала я.

– Не говори так, – возмутился Марк. Будь у него возможность, он бы зажал мне рот ладонью, до того его испугали мои слова. – Так заведено испокон веков: люди живут, мы отражаем. Прочее – ересь.

Я вздрогнула, пораженная фанатичным огнем в глазах Марка.

– Хорошо тебе рассуждать, – усмехнулся Нотан. – Тебе повезло родиться принцем. А что делать тем, кто менее удачлив?

– С достоинством принять свое предназначение.

– Ну, уж нет, – фыркнул громила напротив меня. – Фатализм – не наша религия. Это королева и ее приспешники согласны жить по чужому сценарию, а мы хотим управлять своими судьбами.

– Приехали, – сказал водитель.

«Газель» сбавила ход. Я вытянула шею, но в поле моего зрения попали лишь бетонные перекрытия – мы въезжали на крытую парковку.

Покружив в поисках свободного места, мы припарковались. Выходя из «Газели», я занервничала.

– Разве вы не должны надеть нам на головы мешки? – спросила я у Нотана.

– Зачем?

– Чтобы мы не знали, куда нас ведут и в случае чего не рассказали, где ваше логово, – я не произнесла этого вслух, но про себя подумала: когда не завязывают глаза, как правило, не оставляют в живых.

– Это ни к чему, – ответил Нотан, подтвердив мои опасения.

Под охраной мы прошли к лифту, и он из гаража доставил нас наверх. Я не видела панель с кнопками из-за спин громил, но, судя по потраченному на подъем времени, в доме было не меньше пятнадцати этажей.

Подъезд разительно отличался оттого, что мы видели в доме Вадима. Сверкали лампы дневного света – по одной на квадратный метр. Стены были выкрашены в приятный голубой цвет. В углах ни следа паутины, не то, что в квартире тенелова, где пауки – полноправные жильцы.

Я расправила плечи. Конечно, неприятно очутиться в плену, но у меня появилась надежда, что жить мы будем с комфортом, в чистоте и уюте, а это уже кое-что.

Ожидания меня не обманули. Квартира отступников была шикарной: высокие потолки, не зашторенные окна, современная мебель и много техники: плазменная панель на стене, музыкальный центр, проигрыватель и еще несколько вещей, назначение которых было мне неизвестно. Из зала частично просматривалась кухня, и там тоже господствовала техника, а стальные дверцы шкафов отражали свет уличных фонарей.

Нотан хлопнул в ладони, и люстра зажглась, холодильник из кухни тренькнул что-то приветственное, а может, сообщил, что заканчивается молоко, я не вслушивалась, пораженная тем, что он вообще разговаривает.

Казалось, лифт поднял нас не на последний этаж высотного дома, а перенес в будущее.

Скромно присев на край дивана, я ждала, что будет дальше. Пока нас никто не приковывал наручниками к батарее, не прижигал горячим утюгом, и я начала думать, что плен – совсем не страшная штука.

Из коридора приковылял мужчина. Поначалу я приняла его за жителя теневой стороны из-за бледного лица, но, разглядев мутно-зеленый оттенок глаз, поняла, что ошиблась – передо мной был человек. При ходьбе он едва переставлял ноги, шаркая клетчатыми тапочками. Худой, как бывший узник концлагеря, и длинный, как жердь, в тренировочных штанах с отвисшими коленями и вытянутой футболке он имел невзрачный вид. Я затруднялась определить его возраст. Ему с одинаковой вероятностью можно было дать как пятьдесят, так и тридцать лет.

– Сделай нам чай, Рома, – приказал ему Нотан. – Мы замерзли. И поставь разогреваться ужин. Скоро вернется Омар.