Остаток дороги до кладбища проходит незаметно. Я паркуюсь перед воротами и долгий путь до пятнадцатого ряда преодолеваю пешком. Дорогие ботинки тонут в рыхлой земле, обрастая комьями налипшей грязи, но мне откровенно плевать. Самое страшное сегодня — видеть профиль отца на каменной черной плите напротив. Могила выглядит аккуратной и ухоженной, в отличие от многих на моем пути, не зря я плачу деньги специальной службе: плитка, устилающая небольшой участок, вычищена от листьев и песка, старые выцветшие букеты убраны, ограда свежевыкрашена.

Ставлю маленькую корзинку с лилиями на постамент и зажигаю лампаду заготовленными спичками. Сегодня нам с отцом предстоит долгий безмолвный разговор, как и всегда в этот день.

Пять лет назад.

— Сын! — отец хлопает меня по плечу, едва я переступаю порог родного дома. — Сегодня ты припознился, мы тебя с утра ждали.

— Да, решил отоспаться в кое-то веки.

Наши скупые мужские рукопожатия быстро переходят в крепкие объятия. Я улыбаюсь отцу: открыто и искренне, очень скучал.

— С днём рождения. Пошли, Сань, покажу тебе кой-чего.

Мы проходим в его мастерскую, и я сразу же открываю рот от изумления. На потолке красуется огромная фреска с изображением пышнотелых женщин в развивающихся одеждах, наподобие работ Боттичелли. Изумленно оглядываю стремянку и постамент с шпаклевкой, порошками красок и измазанными кистями.

— Как ты вообще до такого дошел? — спрашиваю отца.

— Калугин, что в пяти домах от нас живёт, заявил, что желает раскрасить своды своего крытого бассейна фреской с "Рождением Венеры", представляешь? И, говорит, любые деньги, Яковлев, отдам, только сделай, чтоб все ахнули. Пижон престарелый. Тренируюсь вот. Это тебе не на стене цветочки малевать для его куклы домашней. Тут техника нужна.

— Ну, поздравляю, отец, это новый уровень! Тебя веке так в пятнадцатом с руками и ногами оторвали бы.

— Четвертовали бы, ты хотел сказать? Как еретика? — смеётся отец. — Ты ж приглядись, я Мадонне цацки современные навесил, а вместо младенца у нее ковер в руках.

— Так это Мадонна? — смеюсь я. — Интересный подход!

— Ты ж знаешь, срисовывать под копирку это не мое. Нет в этом изюма!

Мы стоим, задрав голову, и в тишине разглядываем каждый свое: отец наличие предстоящей работы, я — уже готовый результат.

— И как ты справляешься, у меня от двух минут шея затекла.

— Шея это что! Вот спина отваливается после пары таких часов и рука немеет. Почему-то левая. Но оно того стоит, скажи?

— Отец, это не шутки. Тебе уже не двадцать, — говорю строго, потому что переживаю за его здоровье, всё-таки работа с красками на протяжении стольких лет может здорово сказаться на организме.

— И тридцатилетний сын лучшее тому напоминание! — хохочет он в ответ. — Слушай, я еще ого-го, внуков точно дождусь! Кстати, как там, на горизонте не маячит это дело? А то хотелось бы успеть их лицезреть, а не только пощупать из-за старческой слепоты.

— Боюсь, что тебе придется держаться из последних сил, никаких шансов в ближайшем будущем.

— Сань, я знаю, что карьера, столица, все дела. Но знаешь, я до сих пор считаю, что среди тысячи моих работ, ты — самая лучшая.

— Даже лучше той, которая у Элифанова в галерее висит всем на обозрение? — подкалываю я.

— Пф, то мой наглый плагиат на "Шоколадницу", а Элифанов тот в этом ни хрена не понимает.

Отец берет меня под руку и ведёт в гостиную.

— Ни одна моя картина не сравнится с прекрасным сыном, который взял от меня лучшее, — продолжает он. — И знал бы ты, какое это счастье, видеть свои черты в другом человеке, знать, что никогда не будешь одинок, что есть тот, кто будет приходить на твою могилу после…

— Папа!

— Что? Тебе уже тридцать и пора узнать, что люди не вечны!

— Давай не будем об этом сегодня.

— Хорошо, давай переключимся на твою личную жизнь. Обожаю слушать твои тирады по поводу женщин и переоцененности их в жизни мужчины.

— Вообще-то…

— Что? Неужели и на улице моего сына зажглись огни "она не такая"?

— Пока рано говорить, — просто пожимаю плечами. Но почему-то очень хочется рассказать отцу о Лее — сумасшедшей девчонке, помешанной на Звездных войнах, с которой мы даже дальше поцелуев не зашли. Как подростки, честное слово.

— Знаешь, Сань, мужчине нужна женщина. Такая, чтоб зажигала внутри него что-то, с которой хотелось бы становиться лучше, которая переворачивала бы рычаг нормальности внутри до упора и тебе крышу сносило. Понимаешь?

— Как мама? — мне не удаётся скрыть ноты сарказма в голосе.

— При всех ее недостатках, именно благодаря ей я тот, кем стал. И ты тоже, Сань.

— Где она сейчас?

Разве нормальная мать не вышла бы встречать сына? Не поздравила бы его с днём рождения первая?

— Она скоро будет, уверен.

Слова отца лишь подтверждают то, что уже знаю: она забыла и не придет. Очередное увлечение ей интереснее, чем собственная семья. Но мартовская кошка нагуляется и вернётся, а отец снова закроет на это глаза.

Она приходит уже под вечер, когда мы с отцом и дядей приступаем ко второй бутылке виски под чисто мужские разговоры. Вваливается веселая и пьяная под руку со старым знакомым отца. Пошла, значит, по его друзьям, хороши же приятели, не гнушаются воспользоваться тем, что им не принадлежит.

Скандал набирает обороты за долю секунды. Отец не выдерживает развернувшейся перед ним сцены и срывается в ор. Мать не остаётся в долгу, и спустя несколько мгновений раздается звук битого стекла. Незваный гость тихо сваливает, чтоб не стать частью этой театральной постановки, мы с дядей разводим родителей по углам. Он берет на себя мать, я отца.

Такие сцены не новость в нашем доме. Скорее, неприятная закономерность. И чтобы отец не говорил, жить так — не нормально. Твоя собственная жена не должна унижать тебя, прилюдно выставляя свои связи, а друзья не должны бить исподтишка. В очередной раз я задаюсь вопросом, возможен ли другой сценарий. Существует ли будущее с альтернативной концовкой, где рядом любящая женщина и счастливые дети? И невольно в памяти возникают лучистые серые глаза и россыпь веснушек. Сердце сжимает странный спазм, не знакомый мне ранее.

И я мчусь домой, чтобы развеять это наваждение.

— Если бы я знал тогда, что это наша последняя встреча, я бы не уехал, пап, — эти слова вырываются наружу, несмотря на немой диалог внутри.

Я был нужен ему, но променял на секундное увлечение, недостойное этого времени. Может, все сложилось бы иначе, останься я хоть на пару дней. Может, я бы вовремя вызвал скорую, обнаружив его в мастерской. Может, даже и не было бы приступа, будь я там, и сглаживая углы с женщиной, по недоразумению зовущейся моей матерью. Так много "может" и такой нелепый финал.