вернуться на свое место, и вижу мужчину, стоящего в конце прохода. У меня снова возникает ощущение, что за мной наблюдают, и я инстинктивно чувствую, что это был он… что он все это видел. В его голубых глазах есть что-то острое и любопытное, а также немного злости.

Я его не узнаю. Наверное, он из охраны Николая, думаю я, садясь обратно и не обращая на него внимания. Я не злюсь на то, что он увидел, мне понравилась идея, что за нами следят, хотя теперь, когда я кончил, это уже не так привлекательно. Но что-то в выражении его лица меня настораживает — злость.

Я не могу придумать причину, по которой вид меня с женой может его разозлить, разве что он хочет ее, и эта мысль вызывает во мне ярость, которая пылает так жарко, что я вижу красное. Эта мысль снова заполняет мою голову — МОЯ.

Марика — моя. Но если этот мужчина желает ее, это не имеет значения. Судя по всему, независимо от того, ожидала она этого или нет, она хочет меня так же сильно, как и я ее.

Эта мысль ослабляет прилив ярости, и я опускаюсь на свое место, не обращая внимания на мужчину. Он ничего не значит для каждого из нас, неважно, раздражает ли его этот вид. Теперь, когда я немного успокоился, я могу придумать и другие причины, по которым это могло его разозлить: он мог счесть это неуместным, или ему не понравилось, что нас слышат, или даже ревность, которая не имеет ничего общего с желанием обладать Марикой, а только с желанием иметь женщину, которая позволила бы ему делать то, что я только что сделал с Марикой.

Я говорю себе, глядя на то место, где она уже начала засыпать, свернувшись калачиком под кашемировым одеялом, что это не имеет значения. Скоро мы будем в Дублине, и я проведу медовый месяц со своей молодой прекрасной женой.

Я не позволю ничему испортить это.

* * *

Когда мы прилетаем, на асфальте нас уже ждет машина. Наш багаж уже загружают в нее, и я веду Марику по ступенькам самолета к ожидающей нас машине. В Чикаго сейчас около трех часов ночи, то есть девять утра, а здесь солнце уже встало, и Марика смотрит на небо, зевая во весь рот.

— Смена часовых поясов тебя доконает, — сочувственно говорю я ей. — Если можешь не спать до вечера, так и сделай. Это поможет тебе перестроить часы. Я знаю, что это нелегко, но я рекомендую хотя бы попытаться бодрствовать до полудня, когда ты обычно можешь вздремнуть. Иначе будет очень трудно перейти на нормальный режим сна, пока мы здесь. И, — добавляю я, подмигивая ей, когда кладу руку ей на спину и веду ее к ожидающей машине, — я буду рад помочь, если тебе нужно что-то, что поможет тебе уснуть.

Марика смотрит на меня, не понимая, что я имею в виду, а затем ее глаза расширяются, а рот округляется в мягком О, прежде чем она краснеет. Мне нравится, как розовеют ее щеки, так и хочется взять ее лицо в руки, ощутить жар и целовать ее, пока она не покраснеет еще сильнее.

Я влюбляюсь в свою жену. Осознание этого не так сильно тревожит меня, как я когда-то мог подумать. Я всегда думал о любви как о чем-то, чего нужно избегать по возможности, как и большинство мужчин в моем мире. Любовь делает тебя уязвимым, слабым, даже восприимчивым к прихотям другого человека и открытым для того, чтобы кто-то использовал ее против тебя, чтобы причинить боль. Любовь — это отвлекающий маневр.

Но с Марикой я вижу возможность того, что она может быть чем-то другим, средством для будущего, о котором я даже не подозревал, что оно еще возможно для меня.

— Мы едем в отель? — Спрашивает она, когда машина отъезжает от асфальта, и я качаю головой.

— Увидишь, — говорю я ей и тянусь к ее руке, лежащей на кожаном сиденье между нами. Я чувствую, как она немного напрягается, но не отстраняется.

Я могу предположить, что если она и испытывает ко мне какие-то чувства, то они столь же неожиданны, как и мои для нее. Я хочу дать ей время и не торопить ее. Я не хочу, чтобы она чувствовала, что я ее к чему-то подталкиваю.

У нас есть время. Я не тороплюсь делать что-то, кроме как наслаждаться ею.

Я с нетерпением жду выражения ее лица, когда она увидит дом… И я вознаграждаюсь сполна, когда машина доезжает до конца подъездной дороги, петляющей по зеленому и холмистому ландшафту, и Марика видит дом, возвышающийся в конце гравийной дорожки. Это особняк из серого камня, окруженный пышным зеленым ландшафтом и старым фонтаном во внутреннем дворике перед ним.

— Здесь как на картинке, — говорит она наконец, ее глаза округляются. — Как будто из фильма. Это великолепно.

— Дом на земле предков моей семьи, — говорю я ей, когда машина останавливается. — Давным-давно здесь не было ничего, кроме маленького домика. У моей семьи, которая жила здесь, никогда не было такого дома, пока они не приехали в Чикаго. Я хотел построить такой дом, чтобы показать, как далеко мы продвинулись. Работа над ним велась долго, он был полностью завершен только пять или около того лет назад. Я приезжаю не так часто, как хотелось бы. — Я открываю дверь, обхожу ее и, помогая ей выйти, радуюсь ошеломленному выражению на ее лице.

— Тебе нравится? — Спрашиваю я, когда машина отъезжает, и мы на мгновение замираем. Она больше ничего не говорит, стоит молча, окидывая взглядом дом и территорию, и я на мгновение задумываюсь, не слишком ли он деревенский для нее. В моем доме в Чикаго много старинного декора, но он все равно находится недалеко от города. Этот дом находится далеко от Дублина и обладает всем очарованием сельской усадьбы.

Она все еще ничего не говорит, ее взгляд впитывает все это, и моя рука касается ее спины, слегка поглаживая мягкий трикотаж платья.

— Надеюсь, мы будем проводить здесь много времени, больше, чем в прошлые годы. Особенно когда у нас появятся дети, я бы хотел, чтобы они росли здесь, а не