Глаза у нее красивые, но пустые.

– Пенни… – Беру ее руку и провожу большим пальцем по сухой ладони. – Я буду скучать по тебе.

Ее ресницы опять трепещут, а глаза будто сверкают.

– Скучать по мне?

– Да. Когда ты уйдешь домой.

– Я не уйду домой. Он сказал…

– Я знаю, что он сказал, – шепотом говорю я и бросаю нервный взгляд в коридор. – Это будет наша с тобой тайна… но я собираюсь помочь тебе.

Пятьдесят три

Пенни делает глубокий вдох, а потом складывает ладони вместе перед своим лицом, будто молится.

Прошло уже немало времени с тех пор, как я пообещал помочь ей, и, когда мы остаемся одни, мы обдумываем наш план. Пенни считает, что нужно найти то самое средство, с помощью которого папа вырубил ее; наркотик должен быть где-то в доме, но я не верю, что он вообще существует. Такими вещами занимаются плохие ученые, а не мой папа.

Я сказал Пенни, что отвлеку его, а она тем временем выскользнет из дома, но она утверждает, что так ничего не получится. В этом случае нам понадобятся ключи, и, даже если мы каким-то чудом заполучим их, папа быстро обнаружит, что ее нет в доме.

– Кроме того, – говорит Пенни. – Мы должны бежать вместе.

– Мы что-нибудь придумаем, – обнадеживаю ее я, и она опять глубоко вздыхает.

– Ты когда-нибудь видел у него телефон? – Она задает мне этот вопрос не в первый раз.

– Вроде нет.

– Если бы мы смогли раздобыть нашу обувь, бежать было бы легче.

– Может, тут земля ровная.

– А может, здесь полно камней. Ты уверен, что совершенно не представляешь, где мы находимся?

– Не представляю.

Этот вопрос она тоже уже задавала мне.

Она начинает казаться измученной, и хотя ее глаза не такие пустые, как прежде, но живое, светящееся выражение, какое было на ее лице, когда мы только начали строить планы по ее спасению, исчезло.

– Мы еще раз все обдумаем, – обещаю я ей.

Я действительно хочу помочь Пенни, но мне страшно. Если все пойдет не по плану, то меня будет ждать наказание похуже подвала. Эта мысль вертится на периферии моего сознания, словно я вижу что-то краешком глаза, но когда поворачиваюсь в ту сторону, то ничего не обнаруживаю.

И тут я вздрагиваю, потому что Пенни садится прямо и ее глаза блестят.

– У меня появилась идея.

Пятьдесят четыре

Раздается звонок, Пенни сжимает мою руку. Мы слышим, как папа открывает дверь, и время словно замедляется. Папа кажется взбудораженным и не в духе.

На меня накатывают волны нервного возбуждения и огорчения.

– Привет, папа. – Я вскакиваю со стула, как отрепетировали мы с Пенни.

Он кивает мне, и в тот самый момент, как он освобождает лодыжку Пенни, я валюсь на пол.

– Дэниэл! – Он роняет цепь и бросается ко мне. – Что с тобой?

– Не знаю. – Обхватив голову, словно она у меня болит, говорю ему: – Думаю, у меня просто закружилась голова.

Он просовывает одну руку мне под колени, а другую под плечи, поднимает меня и несет на диван.

– Отдохни немного. – Его глаза полны тревоги, полны любви.

Я лежу и прислушиваюсь к папе и Пенни, готовящим ужин на кухне. Они не разговаривают, но звуки, издаваемые ими, различны. Она двигается спокойно и как бы деликатно, он – грубо, и их мягкие (ее) и тяжелые (его) движения образуют общий звуковой фон – до тех пор, пока они не вносят в гостиную бутерброды и нарезанные дольками фрукты.

Перед едой Пенни молится – и за себя и за меня.

Опускаю взгляд вниз, туда, где под столом лежат кандалы, все еще широко открытые и напоминающие пасть голодного зверя. Лежат они совсем рядом с ногой моего отца.

Комкаю бумажную салфетку и будто случайно роняю ее. Наклоняюсь, чтобы поднять, и верхняя половина моего туловища исчезает под столом. Время идет очень медленно, но и очень быстро, когда я беру в руки цепь и замыкаю ее на папиной лодыжке.

Он ничего не замечает. Я сажусь на свое место и беру бутерброд.

Медленно откусываю от него, хлеб размягчается у меня на языке.

А затем будто раздается взрыв, и папа вскакивает так стремительно, что его стул летит на пол. Он в течение нескольких секунд недоверчиво смотрит вниз, а затем переводит взгляд с меня на Пенни и обратно, и его лицо выражает сильнейший шок – ярость – шок – ярость.

Он с рычанием сует руку в карман и достает ключи. Пенни, испуганно вскрикнув, хватается за цепь, и он теряет равновесие.

Ключи выскальзывают из его пальцев и прыгают по полу.

Пенни бросается за ними.

Папа тоже.

Но Пенни ближе к ним. Завладев ими, она бежит к открытой сейфовой двери, я – за ней, и тут папа хватает меня за воротник.

Я сдавленно вскрикиваю, и Пенни стремительно поворачивается ко мне.

– Сайерс!

Хватает мою протянутую к ней руку. И тянет.

Майка рвется у меня на спине, и мы пулей вылетаем в сейфовую дверь. Папа, громыхая цепью, бежит за нами, а мы берем влево и мчимся по коридору. Добегаем до следующей металлической двери. Пенни дрожащими пальцами сует один из ключей в замок.

Ключ не подходит.

Она пробует другой.

Не подходит.

Еще один.

Забираю у нее ключи – руки у меня трясутся не так сильно – и начинаю один за другим засовывать их в замочную скважину. Папа по-прежнему ревет как зверь, и весь дом, кажется, трясется.

– А что, если он высвободится? – Пенни смотрит в коридор огромными, испуганными глазами.

– Нет, у него не получится. – Если бы ему были известны какие-то хитрости, помогающие избавиться от пут, он бы уже успел сделать это.

Вставляю еще один ключ, и он подходит идеально.

Замираю на месте.

Вот и все.

Мне остается лишь сказать:

– До свидания, Пенни.

– Что?

Поворачиваюсь к ней.

– Я не могу уйти.

Она качает головой.

– Сайе, нет! Ты должен идти со мной… Ты должен…

– Я не могу, Пенни. Я не могу оставить его.

– Но я…

– Пообещай, что ничего никому не расскажешь. О том, где мы. Обещаешь?

– Но мы должны уйти вместе. Мы должны…

Из гостиной доносится невозможная какофония звуков – скрежет металла и треск древесины, и я страшно пугаюсь, что он в конце концов сумеет освободиться.

– Пожалуйста, Пенни.

Она начинает плакать, но одновременно кивает:

– Ладно.

– Уходи. Как можно быстрее. – Я разворачиваюсь и бегу по коридорам.

Позади меня, слышу я, открывается