и Синди Лопер. Я выросла под эту музыку – мы с мамой слушали ее в автомобиле.

Опять молчание, а потом она гладит мою руку, я спрашиваю:

– Твой любимый день недели?

– Воскресенье.

– Да? – равнодушно произношу я. – А я слышал, некоторые ненавидят воскресенья еще сильнее, чем понедельники.

– Где ты это слышал?

Мозг опять не желает работать. В голове туман, и я не могу сообразить, действительно ли я где-то слышал это или же только что выдумал.

– Я больше не хочу разговаривать.

Опять видения. Я за рулем красного автомобиля. Вот только я слишком мал для того, чтобы водить его. Если только она не права и я действительно Сайе. Она хорошая, и добрая, и не стала бы врать – значит, так оно и есть. Я Сайе, у меня есть мать, и я живу в доме со множеством окон.

Но тогда получается, что врет папа, а он тоже не способен на это.

Может, я одновременно и Дэниэл и Сайе. Почему я должен быть кем-то одним из них?

– У нас кончилась еда, – говорит Пенни.

– Он принесет нам еще. Если передумает… И позволит мне снова быть Дэниэлом.

Пенни сжимает мне руку.

– Ты Сайе, помнишь? Сайерс Уэйт.

– Да.

Но я могу быть и тем и другим одновременно.

Над нашими головами раздается шум. Пол скрипит под тяжестью сапог, дверь открывается и впускает в подвал треугольник света.

На пороге возникает силуэт высокого мужчины.

– Мальчик, – говорит он. – Иди со мной.

Пятьдесят девять

Впитываю свет, цвета, его лицо, и чувство облегчения одерживает верх над страхом и всеми имеющимися у меня вопросами. «Кто я? Кто я теперь?»

Мы сидим за столом.

Лицо у него сухое и потрескавшееся, как почва в пустыне, которой необходим дождь.

Касаюсь его руки.

Он отшатывается от меня.

Кладу руки себе на колени.

После долгого молчания он произносит:

– Мне очень жаль.

Я преисполняюсь надеждой и любовью и…

– Но не могу больше держать тебя у себя.

Мое сердце начинает биться в странном, неровном ритме.

– Ты должен понять. Мне необходимо найти моего настоящего сына, пока не стало слишком поздно. Времени осталось немного.

– Но я твой настоящий сын. – Теперь, когда мы вместе, я почти уверен в этом.

Он словно постарел от горя:

– Я бы очень хотел, чтобы это было правдой.

Но это правда. Поему он не верит мне?

– Но даже если я не он, то почему ты не можешь оставить у себя нас обоих?

– Ты хочешь сказать… даже если я найду Дэниэла?

– Да. Мы могли бы жить здесь все вместе.

Он замирает, словно обдумывая мои слова.

А затем он ломается, словно электрический прибор, на который попала вода.

Я ковыляю к раковине в подвале и пью из сложенных чашкой ладоней до тех пор, пока вода не начинает плескаться у меня в животе и мне не начинает казаться, что меня вот-вот стошнит. Плещу воду на свои разгоряченные щеки, а потом ложусь рядом с ней.

– Ты в порядке, Пенни?

Она кивает, уткнувшись мне в плечо, но я голоден и знаю, что она тоже голодна. Мы уже перетряхнули все пустые коробки, слизали крошки, остававшиеся в пластиковых пакетах, выпили последние капли сока, но я снова перебираю пакеты и внимательно исследую их, словно на дне какого-нибудь из них может оказаться потайное отделение, где осталась еда.

– Он принесет нам еще еды, Пенни. Я знаю, он сделает это. – Но на самом-то деле я уже ничего не знаю.

Я лежу рядом с ней, пристроив лицо на руку, и вожу ртом по собственной коже – не кусаю ее, а просто жую, а Пенни тем временем молится.

– Это по-настоящему?

– Да, – с надеждой говорит Пенни. – Я тоже это чувствую.

Мы ползем на запах и натыкаемся на миски. Мгновение спустя тишину нарушают только нетерпеливые звуки, с которыми мы поглощаем мясной бульон и картошку. Мой желудок растягивается, чтобы вместить их, и я ем с такой скоростью, что едва чувствую вкус еды. И тут дерево скрежещет по камню – дверь распахивается с такой силой, что ударяется о стену.

Миску вырывают у меня из рук. Пенни испуганно вскрикивает – он забирает миску и у нее. Затем дверь захлопывается, а я все еще чувствую вкус говядины на языке.

– Почему? Почему он сделал это?

Пенни не отвечает.

Мы с ней свертываемся в один клубок, запах говядины висит в воздухе. Все внутри меня горит от неутоленного голода.

Не знаю, сколько времени проходит до того, как Пенни издает болезненный стон.

– Сайерс… мне нехорошо.

– А что не так?

Она давится съеденным, и я слышу, что ее рвет на каменный пол. В воздухе разливается запах желчи, и тут меня тоже начинает тошнить. Я глажу Пенни по спине, сердце бешено колотится, я вскакиваю.

Добегаю до туалета вовремя – меня рвет в унитаз. Колени впиваются в бетон, а голова пульсирует так, что мне кажется, будто мозг ударяется о череп. Никогда в жизни я не испытывал подобной боли.

Нас по очереди рвет в туалете.

Мы по очереди лежим на полу.

Иногда кому-то из нас хватает сил на то, чтобы погладить другого и сказать:

– Я здесь.

А иногда мы просто лежим рядом, не произнося ни слова.

Я лежу на правом боку, подтянув ноги к груди, лоб и верхняя губа покрыты холодным потом. Пенни рядом, от нас неприятно пахнет. Наши пальцы соприкасаются. Между приступами рвоты проходит все больше и больше времени, значит, надеюсь я, нам становится лучше.

– Еда, – говорит она. – Он должно быть… яд.

– Нет, он не мог этого сделать.

Но я знаю, что она права, и снова начинаю плакать.

Позже мне приходит в голову одна мысль. Я устал, но все же где-то глубоко внутри зажигается искра надежды.

– Он передумал.

– Что? – не понимает Пенни.

– Он забрал у нас еду. На самом-то деле он не хотел причинить нам вред. И это хорошо, верно? То, что он передумал.

– Да, – устало соглашается Пенни. – Это хорошо.

Теперь, когда нас больше не рвет и не тошнит, к нам возвращается чувство голода, отчаянное и грызущее.

– Пенни, мне страшно.

– Не бойся. Мы здесь не одни.

Меня бросает в дрожь:

– Здесь есть привидения?

– Нет, Бог.

Ее слова заставляют меня сесть.

– Ты не можешь Его видеть, но можешь чувствовать. – Она находит в темноте мои пальцы, и мы держимся за руки. – Ты чувствуешь Его?

Прижимаю свой лоб ко лбу Пенни. И мы дышим – мягко и