ночь в Микенах. Внизу раскинулась долина, а наверху высится белый и безмолвный храм Геры. Клитемнестра редко заходит туда. Дела жриц и жрецов ее не касаются.

– Я думала о просителях, – отвечает Клитемнестра.

Ифигения подходит ближе.

– Ты думала о ребенке, которого потеряла, так ведь? Ты всегда приходишь сюда, когда думаешь о нем.

Клитемнестра хочет опустить взгляд, но не делает этого. Врать дочери нет смысла. Ей приходит мысль, что надо бы сказать Ифигении, чтобы набросила на себя что-нибудь – уже холодает, а они стоят на самой вершине акрополя, – но тут в сад вбегает Орест. Он кажется взбудораженным, темные упругие кудряшки подпрыгивают у него на голове в такт движениям.

– Мама, я должен тебе рассказать! – выпаливает он, задыхаясь. Заметив Ифигению, он замолкает и окидывает ее многозначительным взглядом. Заподозрив неладное, Ифигения сощуривается.

– Что случилось? – спрашивает Клитемнестра.

– Я видел ее с этим, – заговорщически шепчет Орест.

У Ифигении вспыхивают щеки.

– Ничего не было!

– Он прикладывал свой рот к твоему! – отвечает Орест, разрываясь между негодованием и озорством.

– Орест! – восклицает Ифигения.

Клитемнестре хочется засмеяться, но она сдерживается.

– Леон тебя поцеловал? – спрашивает она.

– Ах ты… – выпаливает Ифигения, угрожающе выпучив на брата глаза.

– Да-да! – вмешивается Орест. – Он засунул руки ей в волосы и сказал, что она самая красивая девушка из всех, что ходят по земле! – Он произносит эти слова так, будто бы они сами по себе заслуживают порки.

Ифигения начинает нервно шагать туда-сюда. Похоже, она не может решить, что делать: напуститься на брата или объясниться перед матерью.

– А ты что сделала, Ифигения? – спрашивает Клитемнестра. – Что ты ответила Леону?

Орест садится на мшистый камень. Он явно сконфужен.

– Ты разве не собираешься ее отругать? Она целовалась с мужчиной! – Орест специально делает ударение на слове «целовалась», чтобы мать точно поняла, о чем идет речь.

– Плохо подглядывать за сестрой, Орест.

Триумфальный вид Ореста меркнет, точно фреска, когда догорают факелы. Ифигения останавливается.

– Это больше не повторится, мама, – говорит она.

– А ты хотела бы, чтобы повторилось?

Ифигения закусывает губу. Краем глаза Клитемнестра замечает Электру, притаившуюся за деревом у границы сада. Она не сводит с них глаз, пытается различить, о чем они говорят. Кто знает, как долго она уже там стоит?

– Леон добр ко мне, – отвечает Ифигения. – И он сильный воин, так ведь?

– Да, – соглашается Клитемнестра. – Но ты не выйдешь за него.

Лицо Ореста светлеет в предчувствии неприятностей. Ему кажется, что спор обернулся в его пользу.

– Почему? – спрашивает Ифигения. Она выглядит огорченной, но не слишком – она вообще редко бывает в дурном расположении духа.

– Потому что ты царевна одного из самых великих городов, а он просто стражник.

Слышится шелест – Электра выбирается из своего укрытия.

– За кого же тогда мы выйдем? – не удержавшись, спрашивает она. Клитемнестра чувствует, как внутри разливается тепло. Ей так нравится, когда дочь сбрасывает свою серьезность и выдержку, не в силах сдержать любопытство.

– За царей, – отвечает она.

Ифигения подходит к сестре и с улыбкой берет ее за руку. Она уже позабыла и о Леоне, и о своем смущении от того, что ее застукали. Клитемнестра смотрит, как они усаживаются рядом, и Ифигения принимается оживленно говорить о мужьях, будто у нее их уже были сотни. Электра сосредоточенно слушает. Пусть ее дочери не умеют сражаться, думает Клитемнестра, но они не дурочки. Они умны и неукротимы – каждая по-своему – и без труда смогут управлять и мужьями, и городами. Цари будут молить отдать Ифигению им в жены – юнцы и мужи уже сворачивают шеи, когда она проходит мимо. А что же до Электры – она найдет того, кого не отпугнет ее серьезный, задумчивый взгляд.

Пусть они не знают, как держать в руках оружие, это не важно. Иной раз слова могут вонзиться глубже, чем любой меч.

Клитемнестра находит Леона в оружейной. Он стоит спиной к дверям и пересчитывает стрелы в бронзовом колчане. Мальчишки, которых он тренировал, уже разошлись по домам, и площадка опустела. Когда она входит, Леон оборачивается и кланяется.

– Моя госпожа.

Она облокачивается спиной на деревянную стену, вокруг поблескивают мечи. Она молчит, и Леон настороженно спрашивает:

– С детьми всё в порядке?

– Да. – Она видит смятение в его глазах и пытается подыскать нужные слова, чтобы сказать ему то, что собирается. Леон молчит, по его лицу расползается тревога.

– Несколько служанок с кухни спрашивали о тебе, – говорит она. – Ты знаешь ту темноволосую девицу, которая так нравится моему мужу? За ужином она глаз с тебя не сводит.

Похоже, он злится, но ничего не отвечает.

Клитемнестра вскидывает брови.

– Ты должен пойти к ней.

– Она мне не нравится, – отвечает Леон.

Не тебе решать, кто тебе нравится, а кто нет.

– Я понимаю. – Она дотрагивается до холодного лезвия меча. – Но иногда не к добру следовать за теми, кто нам нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Леон склоняет голову. Он понимает, что ей известно о нем и Ифигении, но, похоже, совершенно не стесняется этого. Молчание затягивается, становясь неловким.

– Мне жаль, что он с вами так поступил, – говорит наконец Леон. Его голос звучит ласково, но в нем слышится грусть. – Я знаю о другом вашем муже и о том, что царь Агамемнон сделал с ним.

На мгновение она теряет дар речи. Ей не верится, что он говорит о Тантале. Никто никогда не упоминал ее покойного мужа – не решался. Как-то раз жена одного из воинов Агамемнона заговорила о нем, много лет назад. «Это правда, что вы были замужем за варваром?» – спросила она, и на ее лице отразилось явное отвращение.

Тогда Клитемнестра прижала свой кинжал к ее горлу и тихо сказала: «Я бы перерезала тебе горло, но что-то мне подсказывает, что это будет нечестный бой. Поэтому я советую тебе прикусить язык и больше никогда не раскрывать рот в моем присутствии».

Она глядит на Леона. Так вот что он думает? Что она не хочет, чтобы другие были счастливы, потому что у нее украли ее собственное счастье?

– Ты ничего не знаешь.

– Вы, должно быть, любили его, – говорит он. Она представляет, как могла бы вонзить нож себе в ладонь, чтобы показать ему свою боль. Он не смеет разговаривать с ней в таком тоне. Не смеет полагать, что понимает ее чувства.

– Ты ничего не знаешь, – повторяет она и уходит.

После ужина она приказывает Эйлин приготовить теплую ванну. Купальня в Микенах куда больше, чем в Спарте, с высокими окнами. Пока Эйлин наполняет