он, конечно, тебе, Вадик, не чета. С ним я счастлива — чего никогда с тобой, Вадик, не достигала. И физическое удовольствие получаю — а с тобой ни разу не имела, все время тебе по этому поводу врала и симулировала. А муж мой венчанный, помимо того, что в интимных делах хорош, прекрасную карьеру в своей профессиональной сфере сделал. Его довольно быстро в Москву перевели, он вверх по своей линии пошел и сейчас в Следственном комитете первый зам. Поэтому к делу сему, в коем фигурирует человек, лично его возлюбленную обидевший, относиться будет со всем пристрастием. Теперь легко будет доказать, что Вадим Ружгин, убивший двоих человек на яхте, а также Канева в доме Ленсовета, и ты — одна и та же персона. Да и на теперешнем тебе, под именем Рыжикова, многое висит: убийство Михаила Маруздина, заказ Риммы Парсуновой и вот теперь Павла Синичкина. Поэтому полагаю, что ты из этой прекрасной квартиры довольно скоро переместишься на нары в места, не столь отдаленные.

Она сделала знак, и властительный человек, пришедший с нею и Перепелкиным, сказал, адресуясь к группе захвата:

— Заберите его.

Римма

У Игорька был спектакль, и теперь, когда ни ей, ни Синичкину не требовалось скрываться, он с чистой совестью принес им контрамарки.

Синичкин вообще по жизни в театры не ходил — во всяком случае, за полтора года, что прожили вместе, она не могла припомнить подобного прецедента. Разве что в кино на какой-нибудь боевик его можно было вытащить.

Римма тоже, по понятным причинам, в Малый драматический, как и на другие питерские представления, в последние восемнадцать лет не хаживала, поэтому предвкушала с волнением. И ее снова, как в далекой юности, поразило плотное, мощное действие, внимание актеров к каждому слову и душевному движению. Чехов, да. И такая глубокая трактовка.

Только Синичкин в кресле рядом, кажется, дремал.

Она заранее купила букет — как лучше поблагодарить актера, чем подарить ему цветы, да прилюдно!

После спектакля, на овациях, протиснулась к сцене, и в то время, как все передавали охапки примам, выдала двадцать пять алых роз Игорьку. Тот просиял.

На поздний вечер они запланировали отвальную. Заказали столик на троих в ресторане «Мариус» на Марата — работает круглосуточно, недалеко от театра и от дома, пиво, как уверял Карадинский, хорошее.

Сели в полночь, заказали жареные колбаски, рыбу из своей коптильни, пирожки. Игорь был утомлен после спектакля. Римкин букет он оставил в гримерке.

Они поднимали тосты: за искусство, за частный сыск, за справедливость.

Поздней ночью, в третьем часу, возвращались домой на Ломоносова. Когда шли по Загородному, Игорь придержал ее, взял под руку. Тротуары узкие, и Синичкин, нисколько не желая навязывать свое общество, ушел вперед. Посвистывал, глядел по сторонам на фасады ночной улицы и к их разговору вроде бы не прислушивался.

— У тебя ведь ничего с Павлом нет? — спросил актер.

— Нет, — легко откликнулась напившаяся настоек Римма, — когда-то давно было, а теперь совершенно ничего.

— И зачем тогда тебе этот Синичкин?

— Мы просто коллеги, работаем вместе.

— Зачем ты теряешь время не на того человека, не на то дело? Ты ведь несчастлива!

— А то тебе заметно!

— Заметно! Конечно, заметно! Послушай, Наташа, то есть Римма! Еще не поздно начать все сначала! Переиграть! Твой враг повержен. Никто тебя преследовать больше не будет. Переезжай к нам в Питер. Восстановись в академии.

— Мне больше тридцати, мой дорогой. В театральные не принимают.

— Я ж говорю: не заново поступай, а восстановись. Да и без диплома можно знаменитой стать! Как многие! Пельтцер, наконец! Или Юрий Никулин! Я тебе протекцию составлю. Сам буду на показы водить. Льву Абрамычу тебя покажу, Фокину, Могучему, Волкострелову! Ведь ты прекрасна, Наташа-Римма, одним жестом, интонацией умеешь чувство передать и мысль! Да тебе здесь, в культурной столице, равных не будет!

— Ах, мой дорогой, — проговорила изрядно польщенная Римма, — ты не находишь, что этот разговор запоздал как минимум лет на пятнадцать? И довольно поздно что-то менять?

— Нет! Никогда не поздно что-то менять! — Он вдруг крикнул шедшему впереди Синичкину: — Эй, Павел! Я люблю твою девушку!

В артистической природе всегда заложено стремление раскалять отношения добела. Даже в частной жизни. Оттого так много в богемной среде бурных романов, бешеных разводов, дикой зависти и откровенной злобы.

— А зачем ты, Игоряша, об этой своей любви вдруг говоришь мне? — флегматично откликнулся частный сыщик. — Коли любишь — флаг тебе в руки. Добивайся, женись. Если она захочет.

— А тебе, значит, все равно?!

Синичкин развел руками.

— То, что происходит между двумя, их личное дело. Третьему туда лучше не соваться.

— То есть ты умываешь руки? Уступаешь Римму мне?

Спровоцировать на драку или даже ругань Павла не удалось. Он еще раз повторил спокойно:

— Послушай, Римма не объект, а субъект. Она не вещь, ее невозможно уступать-переуступать или дарить. У Риммы своя жизнь, своя воля и свой выбор.

— Хватит, мальчики, — твердо произнесла девушка. — Я тебе, Игорь, очень, очень благодарна за все твои предложения и теплые слова. Я правда все обдумаю и, возможно, когда-нибудь в любимый Питер вернусь. Возможно, даже к тебе. Но не сейчас. Сейчас я тебя не люблю. Как, впрочем, и тебя, Павел. Поэтому давайте останемся пока друзьями и наш последний вечер завершим на хорошей ноте.

После ее отповеди все примолкли.

Вскоре возвратились на пятый этаж на Ломоносова и разлеглись спать, как привыкли — каждый по отдельности.

Павел

Утром ничто не напоминало о вчерашних ночных страстях.

Мы с Риммой деловито встали в семь по будильнику.

Игорь еще почивал, и будить мы его не стали. Ему на репетицию к десяти, пусть поспит.

Пока Римка принимала душ и укладывала волосы, я смотался в ближайшее кафе и принес нам капучино с булочками.

В восемь мы выехали. Нам предстоял долгий путь: сначала по трассе М11 почти до Москвы, потом в поселок Хауп, отдавать «Купер» Одинцовой.

По пути решили, что я заберу у Одинцовой оставшуюся у нее «бээмвуху», отвезу