В нетерпеливом желании разведать остальное, Ли открыл первую из трех дверей в небольшом коридоре, ведущем из гостиной.

За ней обнаружилась маленькая ванная комната, безукоризненно чистая, но крайне ветхая из-за старых труб и побитой плитки. Заглянув в аптечку, Ли не нашел ничего интересного – всего лишь обычные женские штучки и единственный пакетик порошка от головной боли. Рядом со шпильками для волос и почти пустой коробочки с пудрой стояла маленькая жестянка с мазью для рук – той самой, что пользовался Ли, когда в холодное время года от граничащего с фанатизмом мытья кожа на руках сохла и трескалась.

За следующей дверью был практически пустой шкаф, где стояла только пара некогда добротных туфель, сейчас почти развалившихся в руках у Ли, да висело женское пальто – целое, но страшнее смертного греха. Он обшарил стенки и пол в шкафу, но ничегошеньки не нашел.

Недовольно хмыкнув, Ли закрыл дверцу шкафа и посмотрел на последнюю оставшуюся. Он предположил, что надеяться найти за ней окровавленные перчатки или что-то подобное было бы слишком.

Осторожно приоткрыв дверь в последнюю комнату, Ли не обнаружил ни выключателя, ни лампы. Его фонарик разрезал темноту, с каждой полосой по кусочку открывая головоломку, которой оказалась Амелия Грешем.

Если в других комнатах каждый их сантиметр говорил о строгом прагматизме, скорее даже аскетизме в своей предельной простоте, то спальня Амелии представляла собой сплошной хаос из вещей. В ней были такие нагромождения, что Ли задался вопросом, как вообще Амелии удается найти дорогу к узкой кровати, когда приходит время ложиться спать. Постель была завалена толстыми стегаными одеялами, что мало удивляло, потому что камин тоже был забит вещами.

Вдоль стен выстроилась мебель: пара столов, туалетный столик – слишком громоздкий для маленькой спальни – и шкаф, который, судя по облупившейся золотой краске на орнаменте, мог принадлежать самой Марии Антуанетте. Остальное пространство занимали роскошная старинная лампа, огромная китайская ваза и несколько картин в золоченых рамах.

Множество любопытных вещичек было разложено на всех горизонтальных поверхностях. Вся эта обстановка напоминала ему ломбард, в который как-то раз его занесло за компанию с приятелем-неудачником, проигравшимся в покер, но тогда не было такого слоя пыли и отчаяния. Ли еще раз обвел взглядом комнату, прочувствовав всем своим существом: в этой берлоге слишком много отчаяния.

Осторожно пробираясь через лабиринт узкой комнаты, он решил, что скорее всего эти вещи из ее фамильного дома. Она хранила их из сентиментальных чувств или намеревалась продавать по частям, чтобы прокормиться самой и поддержать свою семью. Или же Эдвардс щедро одаривал ее антикварными подарками, а Амелия предпочитала их хранить, а не продавать. Ли сделал себе мысленную пометку вернуться к письменному столу, чтобы поискать банковский счет или какую-нибудь бухгалтерскую книгу.

Он распахнул шкаф, почти готовый к тому, что из него вывалятся изъеденные молью меха.

Внутри оказалась коллекция неказистой одежки, явно поношенной, судя по заштопанным вручную боковым швам. Единственной приличной вещью здесь была белая униформа медсестры, все еще пахнущая отбеливателем. Отодвинув несколько вещей, Ли обнаружил вешалку в плотном чехле. Снедаемый любопытством, он развернул ткань и обнаружил под ней пару вечерних платьев. Как и вся остальная одежда, они явно были поношенными и выцветшими от многократных стирок, да к тому же старомодными. Он вспомнил, что в первом платье Амелия была на вечеринке у Вейла. Второе платье тоже было выходным, но настолько невзрачным, что он даже не смог вспомнить, видел ли ее когда-нибудь в нем. За ними была еще одна вешалка, вероятно, от того платья, что Амелия надела в театр.

Отодвинув чехол в сторону, Ли почувствовал, что тот волочится по полу. Он наклонился, молясь, чтобы не наткнуться внутри на какого-нибудь грызуна, устроившего в чехле гамак, и принялся вслепую ощупывать дно. Нащупав пальцами какой-то предмет, Ли вытащил его на свет. Это оказался маленький кожаный кисет, в котором лежали дешевые украшения со стразами. Камни в них казались слишком большими, чтобы быть настоящими. Ли положил кисет обратно, застегнул чехол и полез в глубь шкафа. В носу немного свербило от едкого запаха, исходящего от униформы.

В дальнем углу висело строгое черное платье горничной со свежевыстиранным белым передником и чепчиком.

Ли переложил фонарик в другую руку, отступил на шаг назад и нахмурился, разглядывая униформу горничной. Все это навевало тоску. Амелия явно готовилась к тому, что окажется на мели. Скорее всего, она росла в доме, в котором была прислуга, и знала, как вести себя в этой роли, а работа сиделки научила ее убираться, шить и всему остальному. Очевидно, девушка была натурой практичной и не хотела ждать, когда у нее закончатся деньги, потому купила заранее нужную униформу. Значит, она планировала работать по ночам в больнице, а днем – горничной. Однако сейчас, в условиях, когда многие представители знати экономят на всем, найти такую работу будет не просто.

– Что ж, это чертовски печальная история, – пробормотал Ли, закрывая шкаф.

Он подошел к тумбочке у кровати и принялся по одному вынимать из нее многочисленные предметы, чтобы ничего не перепутать. Снова письма, документы, в том числе старая и потрепанная газетная вырезка с некрологом. Ли насторожился от дурного предчувствия – возможно, он нашел доказательства того, что она откладывает их на память об убийствах, но подозрения рассеялись, когда прочел имя Грешем. Самуэль Грешем, ее отец. Ли положил на место сложенный листок.

Мельком взглянув на наручные часы, он отметил, что час уже поздний, и полез дальше в недра ящика. Он должен закончить здесь обыск, а потом еще съездить к Шафран домой. Это в его планы не входило, однако в театре были и Эдвардс, и Вейл, и не хотелось ждать до завтра, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

Порывшись в ящике, Ли извлек какой-то плоский предмет. Это обтянутая черной кожей складная фоторамка с семейным портретом красивой супружеской пары с тремя маленьким детьми. То, что произошло в семье Амелии, безусловно, очень печально, однако он не собирался на этом зацикливаться, принимая во внимание то, что пока Амелия – подозреваемая в убийстве. Разозлившись на собственную слабость, он сунул портрет обратно в ящик. Дайте скальпель – и он вскроет любого не моргнув глазом. Но покажите ему чей-нибудь внутренний мир, и он станет таким же сопливым, как одно из дражайших растений Эверли.

Вздохнув, Ли присел на кровать, чтобы минутку поразмыслить. Что еще здесь искать? Ответ на этот вопрос пришел сам собой, когда Ли почувствовал, что сидит на